- Я ее не совращал! – Тцагель, не смотря на страх, время от времени порывался встрять в наш разговор, считая, что уж он-то точно помнит лучше, чем я, который «взламывал» его голову все это время!
- О, это точно! – Я рассмеялся. – Вам тогда нечем было развращать – раз, у вас чесались руки на другое – два, и в-третьих, именно эту девочку вы вообще не воспринимали, как что-то одушевленное, ведь она была еврейкой, а на них у вас был исключительно медицинский интерес…
- Погоди… - Мехна глянула на меня. – «Тогда нечем было развращать»?! А сейчас?!
Вместо ответа я лишь развел руками.
Ну, да, теперь ему есть чем развращать…
- Возраст, гениталии… Он что, регенеративный колодец откопал?! – Мехна, вот же женщина-то, заинтересовано глядела на меня, ожидая откровений.
- Расскажете, герр Тцагель? Или мне за вас отдуваться?
- Расскажу! – Герр, обретя привычную почву под ногами, выпрямился. – Это не «колодец», как выразилась Уважаемая фрау, это замещение. Сперва я работал со стволовыми клетками, но они могут накапливать не самые приятные побочные эффекты и пришлось заняться более тонкой субстанцией…
- Он хочет сказать, что вот уже сорок лет ворует души… - Объяснил я, ничего не понимающей Мехне. – Четыре души на десятилетие, если все идет спокойно и размеренно. Если же «нервы, раны и алкоголь», то… В общем, сколько у вас на личном счету, герр? Тридцать семь человек за сорок лет? А было бы тридцать восемь, но, вы попались мне, и теперь будете стареть медленно и верно, как завещал ваш любимый господь. Правда, умереть в кругу членов семьи у вас не получится – настоящей семьи нет, а ваши создания с большим удовольствием вас сожгут заживо, оживят и сожгут еще пару раз.
- Они все – все-все-все! – не стоят и секунды моего времени, секунды моего внимания! – Вот теперь Клаус-Марию реально вштырило и понесло! – Я творил! Для фюрера, для Народа, для – Германии! Я разрывал клетки и прорывался в неведомое, решая задачи, от которых отказывались лучшие умы не только Германии, но и всего мира!
- Это он про Менгеле, если что… - Пояснил я Мехне, шепотом, чтобы не перебивать впавшего в раж, мужчину.
- Я самолично нырял в тайны цепочек ДНК, создавая свои и споря, и доказывая толстокожему слону…
- Альфред Бишоп… - Пояснил я, сомневаясь, что Мехна знает, о ком речь, но, судя по тому, как она побледнела, бабушка епископа точно знала и, как бы ни лично!
- Я…Самый молодой ученый своей Германии!
- Это – правда, - я вздохнул. – В четырнадцать он ассистировал Конти. В двадцать четыре…
- Так почему он жив, Макс? – Мехна встала с табурета и Клаус-Мария вновь влип в стену. – Почему, Макс?
- Помнишь, ты спрашивала, за что я ненавижу европейцев? – Я встал с теневого табурета, который тут же распался на клочки и исчез. – Вот за него. В девяностых, в Германии, его «ловцы» взяли меня в оборот. В его лабе, на момент моего появления, уже было двадцать семь европейцев – французов, англичан, немцев, итальянцев и прочих, «европейздатых», на семерых охранников.
Я сделал глубокий вдох и медленный выдох, вспоминая те моменты и то состояние.
- Знаешь, сколько из них сдали меня, что я хочу бежать, охране?
Мехна покрутила головой.
- Двадцать шесть! Двадцать шесть человек! А двадцать седьмой не сдал только потому, что знал, что меня сдали, хотя и он свою лепту внес – придержал дверь, когда меня тащили…И знаешь, что произошло, когда я все-таки сбежал? Ничего. Вообще. Люди на улицах радостно тыкали в меня пальцами и орали: «пьяный русский, где твой медведь?!».
- Я тебя вспомнил! – Клаус-Мария кинулся на меня с кулаками, получил под дых и вновь улетел в темный угол, заходясь в кашле. – Это ты! Ты! Ты! Ты взорвал! Ты убил их всех! Ты…
- Всех «их» - убил исключительно ты… - Я расслабился и захохотал. – Я же только на термостатах Фаренгейта на Цельсия поменял!
Судя по взгляду ученого, такого варианта ему даже в голову не могло прийти!