- Все, что есть вокруг, - деревья, траву, небо... Еще рисую лица разных людей... Вот маму рисовала сейчас...
В глазах защипало. Но я перевела дыхание и продолжила:
- Рисую лошадей, только без седел и уздечек, еще кошек и собак. Знаете, собаки очень умные: если собаке бросить палку, она обязательно принесет ее назад. Жаль, что здесь нет ни одной, - вздохнула я.
- Надо же! - просиял доктор. - Я тоже люблю собак. У моих сыновей есть маленькая дворняжка, ее зовут Ками. Она такая забавная. Я как-нибудь приведу ее сюда.
- Вы не шутите, доктор? - осторожно поинтересовалась я.
Перель помотал головой и спросил:
- А чем ты рисуешь - красками или карандашами?
- Карандашами. Их оставила мне мама. Больше у меня, к сожалению, ничего нет.
- Обращайся ко мне, Нора, если тебе что-нибудь понадобится - краски, кисточки, альбомы... Ты покажешь мне свои рисунки? - почему-то шепотом спросил доктор.
- О, конечно! Я буду рада показать их вам! - воскликнула я.
- Ну что ж, Нора! - вдруг заторопился Перель. - Вот мы и познакомились! Я еще приглашу тебя к себе разок-другой, если ты не возражаешь.
- Хорошо, доктор! Мне захватить с собой свои рисунки? - спросила я, пятясь к дверям.
Перель кивнул.
***
В этот же вечер за ужином коротышка с подносом подошел ко мне в первую очередь.
- Простите, барышня, вчера по нелепой ошибке, - он понизил голос, - не моей, конечно, а медицинской сестры, я выдал вам не ту таблетку. Я вижу вас сегодня в полном здравии, поэтому смею предположить, что вы, к счастью, не приняли ее. Она была желтого цвета. Прошу вас вернуть таблетку назад, - произнес он виновато, но твердо.
Я похлопала себя по карманам платья, заглянула под стол, но таблетки нигде не было.
- Простите меня, сударь, - проговорила я, - но я не знаю, куда она подевалась...
- Это не очень хорошо... - человечек потер подбородок. - Но все же если вы найдете ее, не принимайте ни в коем случае. А лучше - принесите ее мне!
- Непременно! Еще раз простите меня! - извинялась я, продолжая шарить у себя по карманам.
- А что не так с этой таблеткой? - спросила я, когда коротышка уже поворачивался ко мне спиной.
- Ну-у-у... - протянул он. - Если вы ее съедите, то, боюсь, уже никогда не проснетесь...
- А разве так бывает? - удивилась я.
- Ну-у-у... Может, конечно, и проснетесь, но уже совсем в другом месте.
***
...Наконец доктор вызвал меня к себе. Я расположилась на стуле в предвкушении приятного разговора. Перель стоял рядом со мной, его руки были прижаты к телу ровно по швам халата, словно приклеенные. Он молчал. От тишины звенело в ушах.
Я протянула ему листок бумаги. На нем я нарисовала доктора с широкой улыбкой, в окружении таких же улыбчивых больных.
Перель взглянул на рисунок, губы его дрогнули, и он, вздохнув, спросил:
- Скажи мне, Нора, что случилось с тобой до приезда сюда?
- А что именно вас интересует?
- Ну, например, болела ли ты когда-нибудь, и чем, какие лекарства принимала...
Я задумалась...
- Ты не можешь вспомнить, Нора? - осторожно спросил доктор, заглянув мне в глаза.
Он как будто ожидал этого, и мне стало не по себе. Я помотала головой, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
- А если я спрошу тебя, где ты жила? Улицу, номер дома ты сможешь назвать? Или, быть может, ты помнишь, как зовут твоих родителей? Или кличку своей собаки, если она у тебя была, конечно? А, Нора?
- Нет, нет, нет... - мотала я головой...
Через несколько минут без шапочки и пальто, в легком больничном халатике я неслась по дворику вокруг здания. Мне было нечем дышать, мои колени дрожали, я чувствовала биение пульса в каждой клеточке своего тела. Внутри меня сквозил стеклянный холодок, как у леденца с мятной начинкой. Мне было страшно. Я забыла... все забыла... все... Я забежала на задний двор и остановилась. Вокруг было тихо. И я тоже притихла. Аккуратно прокравшись между кучками опавших листьев, я нашла укромный уголок и прилегла на землю. Лежа на спине, я смотрела на чистое осеннее небо, и мне хотелось взлететь и унестись отсюда прочь! Навсегда! Я бы взяла с собой доброго господина Йерса и мохнатого Алиса. Мы бы полетели к маме. Она бы так обрадовалась нам! А потом мама приготовила бы чай, и мы болтали бы до самого утра...
***
В изголовье моей постели висел акварельный портрет мамы. Мне казалось, что портрет этот был столь удачен, что отличить его от фотографии было практически невозможно. Сколько я ни старалась, я не смогла больше нарисовать такого же. Потому этот портрет был мне очень дорог.
Вечерами я садилась напротив него, скрестив ноги, и подолгу смотрела, пытаясь уловить хоть какое-нибудь движение на мамином лице. Я представляла, что однажды ресницы ее дрогнут, чуть шевельнутся губы, и она сойдет с портрета, такая же, как в тот день, когда она привела меня сюда. Когда за окном становилось темнее и на портрет падали густые тени, мама все больше и больше оживала: вот глаза ее заблестели, прядь волос на лбу едва заметно колыхнулась от сквозняка, вот приподнялись уголки ее рта... Каждую ночь я хотела дождаться момента, когда она оживет окончательно. Но всякий раз проклятый сон наваливался на меня, словно тяжелое ватное одеяло, и я засыпала, успев напоследок почувствовать лишь легкое прикосновение ее пальцев к своим волосам.
***
Доктор Перель выполнил свое обещание, и в одно необыкновенно солнечное утро явился в больницу с собакой. Ками, лохматый, черной масти озорной пес носился, опьяненный свободой, по больничному садику. Он лаял, взвизгивая от восторга, и подпрыгивал, приглашая нас поиграть. Господин Йерс раздобыл где-то старую резиновую грелку, и я бросала ее Ками, а неугомонный пес тут же прибегал с ней назад, нетерпеливо поглядывая на меня. Он тряс головой и возбужденно тявкал, если я нарочно мешкала, дразня его.
Наконец, утомившись, я повалилась на траву под деревом рядом с доктором Перелем и господином Йерсом. Они беседовали.
- Мне кажется, животные гораздо умнее нас, - улыбнулся господин Йерс, глядя на резвящуюся собаку.
- Умнее нас? - недоверчиво переспросил доктор. - Людей?
- Да. А что здесь такого? Они прекрасно понимают наш язык, а вот мы не можем похвастать тем же, - произнес старик. - Мы порой не знаем, о чем они просят, о чем говорят. А они всегда нас понимают. Даже когда мы молчим. Они как дети. Дети, особенно самые маленькие, чувствуют интуитивно, без слов. А потом мы ломаем их - учим мыслить. Учим делать так, как это принято делать. Учим понимать мир не сердцем, а умом.
- И что же? - заинтересованно спросил доктор.
- Мы используем наш мозг только на жалкие десять процентов. А как понять мир с помощью него? Как охватить его этими десятью процентами? И разве можно понять все, что окружает нас, только разумом - мозгом, который меньше всего мира в миллионы, триллионы раз?
Господин Йерс взглянул на меня. Доктор Перель кивнул.
***
Мои соседки-сестренки были неразлучны, как две подружки, хотя и ссорились по любому поводу, реальным он был или надуманным. Например, Кантели могло показаться, что Адель сделала глоток компота из ее стакана, или Адели могло почудиться, что Кантель негромко хихикнула, когда она поскользнулась на свежевымытом полу. Они всегда подозревали друг друга в каких-то гнусных действиях или подлых намерениях. Эти ссоры происходили настолько часто, что такого числа я еще не знаю, так как умею считать только до ста. Обычно их стычки заканчивались взаимным напряженным молчанием длиною в несколько дней. Одна такая ссора тоже имела нерадостный финал. Но нерадостный - для меня одной.