Глава II
Перемирие 22 июня 1940 года{5} застало нас в Сении - авиационной базе близ Орана. Стояла невыносимая жара. К югу от аэродрома над зловонным, перенасыщенным солью озером Себкра клубился серый туман. В потоках теплого воздуха, струившегося над раскаленной почвой, затейливо изменялись очертания стоявших в беспорядке самолетов всевозможных типов и возрастов.
Даже ночь не приносила прохлады. Жизнь на аэродроме постепенно затихала под усыпанным блестками звезд небом, напоминавшим наряд клоуна. Наступало гнетущее мертвое безмолвие.
Мои мысли переносятся в одну из комнат третьего этажа корпуса "С", где жили младшие офицеры. В ней, полной табачного дыма, несмотря на поздний час, склонились над картой, тускло освещенной свечой, несколько молодых людей, нервно попыхивающих сигаретами.
Один из них прокладывал маршрут. Это был Мушотт. Линия, которая появлялась на карте под его карандашом, связывала Сению прямо с Гибралтаром. Избранный маршрут являлся для нас дорогой к свободе, и мы грезили им. Он мог привести нас к битвам, к славе и с таким же успехом - к смерти.
- Итак, решено, Герэн, - говорит Мушотт. - Я с солдатами беру "Гоэланд"{6}, который я приметил сегодня утром.
- Идет, - бросил Герэн.
- Ты, Файолль, - продолжал Мушотт, - вместе со Штурмом вскакиваешь в штабной "Симун"{7}.
- Согласен, - ответил Файолль.
- Ва-банк! - буркнул Штурм.
- Ну, а де Жоффр, Гастон и Карон набрасываются на Блош-175{8}. Таким образом, мы будем располагать тремя самолетами.
Последовала пауза. Затем я спросил:
- Как с очередностью взлета? Последним придется не сладко. Аэродром будет поднят на ноги, и они попадут в самое опасное положение. Что, если нам кинуть жребий?..
- Как угодно, - ответил Мушотт. Бросили жребий. Мне не повезло. Я вытащил билет со словом "последний".
- Да! Еще несколько советов, - сказал Мушотт. - Берегитесь зениток Гиба{9}. Они не запаздывают со стрельбой. Сразу же дайте о себе знать покачиванием крыльев и как можно скорее выпускайте шасси. При посадке будьте особенно внимательны. Аэродром очень мал. В случае необходимости садитесь на "брюхо". Это избавит англичан от необходимости разыскивать вас в море.
Счастливые, мы не сводили с него глав, шутили. Мушотт повторил еще раз:
- Итак, решено: вылет в пять часов утра, в порядке жеребьевки.
Мушотт встал. Его лицо светилось радостью. Он свернул карту, аккуратно положил ее в свой карман и направился к двери, затем, резко повернувшись, посмотрел на нас.
Легкая улыбка тронула его губы:
- Счастливо, господа! - произнес он веселым голосом. - Увидимся завтра утром в Гибралтаре.
Подойдя ко мне, он протянул запечатанный конверт:
- Держи, де Жоффр, ты летишь последним, опусти это письмо в ящик.
Он слегка помахал рукой, затем открыл дверь и вышел.
Я посмотрел на конверт. Письмо было адресовано мадам Мушотт. Но ей так и не довелось больше увидеть своего сына.
30 июня на рассвете, когда небо еще не потеряло стального оттенка, а Оранские петухи уже прокричали своими истошными голосами, зачихал один мотор, потом к нему присоединился другой. И вот оба они заработали вместе. Их шум показался нам оглушительным. "Гоэланд" Мушотта проскользнул в лабиринте других самолетов. Его мотор работал на предельных оборотах. Я подбежал к окну и увидел, как машина моего старого друга медленно поднимается в светлеющее небо. Вскоре она превратилась в маленькую черную точку, едва различимую в воздухе над озером Себкра. Но скоро эта точка исчезла, будто ее стерли школьной резинкой. Тогда я не думал, что вместо обычного "до скорой встречи" нам следовало сказать друг другу "прощай".
На улице уже совершенно светло. Сейчас очередь Файолля и Штурма. Странно: командование авиационной базы, кажется, не очень встревожено вылетом "Гоэланда". Можно не заметить самого самолета, но не слышать шум его моторов на аэродроме невозможно. Интересно, даны ли распоряжения об усилении охраны?
Я провожаю Файолля и Штурма, чтобы на месте видеть, как будут развертываться события. Не спеша проходим мимо ангаров. Часовые далеко. Они не обращают на нас никакого внимания. Файолль решает ускорить отлет. Он протягивает мне руку. Я и сейчас вижу его взгляд, такой открытый и чуть-чуть насмешливый. Он подмигивает и тихо шепчет:
- До скорой встречи, Франсуа. Я поставлю бутылочку шампанского в холодильник. Вперед, ворчун Штурм, в дорогу!
Размашистым шагом он спешит к "Симуну", сверкающему под лучами солнца. Штурм еле поспевает за ним. Вот они уже забрались на крыло. Дверца кабины открыта. Штабные сумки и планшеты, разбухшие от документов, выброшены наружу и валяются на земле. Я вижу, как Файолль садится на место пилота. Штурм рядом с ним. Заработал мотор. Самолет трогается с места. Он пробирается в самой гуще этой ярмарки воздушных "блох", которую представляет собой Сения. Разворот влево, и перед нашими беглецами свободная летная полоса. Облако пыли окутывает самолет, который начал разбег. Мотор еще не прогрелся, поэтому для отрыва машины от земли не хватает мощности. Вот уже кончается полоса. Неужели он не сможет подняться?
Мои руки и ноги инстинктивно повторяют движения летчика при взлете. "Симун" подскакивает, падает, встает на дыбы и вновь опускается. И только на самой границе взлетной полосы колеса окончательно отрываются от земли, и машина с трудом, но все более уверенно начинает набирать высоту.
Я сильно волнуюсь. Пот льется с меня градом. "Симун" совершенно не терпит непрогретого мотора. Подобная акробатика оплачивается, как правило, дорогой ценой. Ну, слава богу, они взлетели. Сейчас машина кажется не больше серебряной монеты, отражающей лучи уже взошедшего солнца. Через мгновение ее поглощает туман Себкры. Некоторое время еще слышится слабый гул мотора и, наконец, замирает. Файолль, мой друг, мой товарищ по летной школе, улетел навстречу своей судьбе. Его также я никогда больше не увижу.
* * *
Через десять минут наш черед. Аэродром уже проснулся. Повсюду разъезжают автомашины. Слышен шум свистков и сирен, возвещающих тревогу. Повсюду видна вооруженная охрана. Нам придется нелегко. Чтобы добиться успеха, надо действовать немедленно.