Ирина ждала триумфа своего возлюбленного, так как он должен был появиться на квадриге, на которую возвела его ее любовь.
Наконец, эта квадрига показалась, а на ней могучий торс Дромунда, в накинутом поверх серебряной кольчуги хитоне, который, по вышитым на нем золотым кистям винограда и листьям папоротника, назывался родоботрином.
В правой руке Дромунд держал копье с ярко-красным норвежским значком. В левой руке его были вожжи от четырех лошадей, которыми он так ловко правил, что, казалось, квадрига плыла как ладья по волнам, а он при этом походил на одно из тех золотых изваяний, которыми украшают носы галер.
В момент, когда Дромунд проезжал мимо ложи Ирины, выражение его лица на мгновение изменилось. Его светлые глаза поднялись и обратились к ложе.
Он взглянул на свою возлюбленную. Этот взгляд вознагадил ее за все…
Глава 23
Таверна
В разношерстной толпе, которую вел за собой Фока, особенной страстностью в проявлениях энтузиазма отличались норманны.
В их могучих телах таился большой запас нетронутых сил.
Выросшие в борьбе с природой, приученные к полному воздержанию условиями морской жизни, попадая на почву Византии и сталкиваясь с ее соблазнами, они обыкновенно смущались. Но смущение это рассеивалось от первой чаши вина. Вино вызывало наружу тлевшее в них пламя, которое и отражалось в их светлых глазах пурпурным отблеском. Оно горячило кровь и доводило их нетронутые души до состояния галлюцинаций, до буйного помешательства. Оно возбуждало норманнов, как напиток, который прибавляют к пище диких зверей, желая придать им больше ярости.
Между тем к буйным крикам их оргий тоска по родине была как бы постоянным припевом. Часто северные великаны чувствовали усталость от знойного солнца, пурпура и блеска Царицы мира; им надоедало даже искрящееся в кубках вино. Родные сосны и снега вставали перед их очами; зеленые волны моря, бьющиеся об острые скалы, утлые ладьи, в которых гребцы наслаждались страхом гибели и жаждой крови, вновь манили их к себе.
За дворцами и виллами, составлявшими продолжение города, находилось выстроенное самими норманнами, из краденных бревен, обширное помещение, темное и закопченное, как междупалубное пространство на судне. Там собирались они по ночам и усаживались вокруг огня. Там осушали они переходящую чередовую чашу, сделанную из дерева, с высокой ручкой в виде лошадиной головы, или кубок в форме рога, выложенный металлом.
Упиваясь пивом, тут же сваренным из египетского ячменя, норманны ссорились за игрой в кости; их громкая брань на далекое расстояние нарушала ночную тишину и походила на рычанье волков, грызущихся в конюшнях цирка.
Вечером, после торжества, все свободные от караула в большом дворце норманны собрались в таверне, чтоб промочить вином свои пересохшие от неистовых криков глотки и обменяться впечатлениями от богатства добычи, выставка которой возбуждала до головокружения их страсть к грабежу.
После грубых упреков императору за то, что он не отпустил свою самую верную дружину в поход на Хандакс, воины вспоминали парад норманнов в цирке.
– Дромунд, – сказал один из дружинников, – был настоящим триумфатором. Придет ли он сегодня выпить с нами?
Возлюбленный Ирины был очень популярен в таверне, так как не долго берег сокровища, которыми снабжала его любовь. Все уходило за игру в кости и на чаши пива. Вся дружина имела свою часть в его счастии.
– Дромунд, – возразил один из играющих в кости, – принадлежит сегодня своей возлюбленной.
– Той, которая заплатила за колесницу.
– И за родоботрин.
– Он стоит восемьдесят литр.
– Или сто.
– Да, Дромунд очень любим.
Шум раздавшихся шагов заставил всех оглянуться на двери таверны.
Дромунд и Харальд входили в сопровождении Ирины и Евдокии.
По манерам, по драгоценностям, украшавшим руки этих женщин, закутанных в легкие вуали, все поняли, что это были не цыганки, а кто-нибудь из патрицианок, которых они видели ежедневно посещавшими императорский гинекей.
Привыкшие в своем родном краю к полному равенству, норманны даже не привстали со своих мест, и только полная тишина наступила в ту минуту, когда две женщины вошли в таверну.
Пользуясь экзальтацией, охватившей Ирину в цирке, Дромунд упросил ее довершить его триумф, согласясь побывать в таверне и показаться его товарищам.
Евдокия, увлекаясь новизною этого безрассудства, постаралась победить нерешительность своего друга и сказала:
– Исполни его просьбу. Я тоже буду сопровождать вас.