— Скажи: у меня в кармане адрес. Ты должна поехать туда, — говорил Отто.
Кирстен Кляйн зашептала:
— Подожди, подожди, он умирает!
У нее оказался мелодичный, красивый голос. Он нужен, чтобы петь, а не кричать.
— Скажи: за нами гонятся. Нет времени. Ты должна попасть туда, где я.
Отто казался мне невероятным. Словно страшный, чуждый бог.
Отто сказал:
— Убей себя.
И прежде, чем Кирстен сумела среагировать, Карл выхватил пистолет и выстрелил себе в висок. Так же быстро, как тому охраннику. И я подумала, это ведь не актер, который играет роль Карла.
Это Карла больше нет.
С ним вместе все и закончилось. Я оказалась на руках у Рейнхарда, в темной комнате, полной осколков. Несмотря ни на что, я чувствовала себя счастливой.
Это было усталое удовлетворение от хорошо сделанной работы.
Глава 18. Материализованная идеология
Я чувствовала нечто новое, еще одну нить, протянувшуюся между ними.
— Лиза, — сказал Ханс. — Ты не могла бы уточнить у Отто, далеко ли они?
И я поняла, что Ханс впервые назвал Лизу на "ты". Другого подтверждения мне и не было нужно. Я с опаской посмотрела на осколки внизу, крепко вцепилась в Рейнхарда, но он, кажется, не собирался меня отпускать.
Лиза запрыгала, не обращая внимания на осколки, впивавшиеся ей в ноги. Нежная, маленькая. Русалочка, которая не чувствовала боли, и поэтому победила.
Голос, правда, оставался при ней.
— Братья! Братья! У меня есть братья! Это так здорово! Вы даже не представляете! Хотя нет, представляете, ведь вы теперь мои братья, и вы тоже это чувствуете!
Восторг, охвативший ее, как всегда казался немного наигранным, но сейчас в нем было нечто пронзительно-звенящее. Наверное, с такой же физиологической радостью я вдохнула бы воздух после того, как надолго задержала дыхание.
Ивонн осторожно переступила через осколки, сказала:
— Так, теперь можно и нужно выпить. Где бокалы, Ханс?
— Одну минуту, фройляйн Лихте, сейчас я все покажу.
Ивонн вышла, и все что от нее осталось — приплывшее в ванную облачко сигаретного дыма, которое отогнала от себя Лили. Она раскраснелась и выглядела недовольной ситуацией в целом и собой в частности. Маркус с пародийной галантностью подал ей руку, но Лили мотнула головой, затем показала израненные костяшки пальцев.
— Сейчас я тоже все покажу, — сказал Маркус. И когда он приобнял Лили за плечи, я посмотрела на собственные руки. Они тоже кровоточили, но боль была словно бы далеко от меня. Лиза, перепрыгнув через особенно внушительный осколок, мгновенно оказалась рядом с Маркусом.
— Я помогу.
— Правда? Куда же я без тебя.
Что-то в них показалось мне странным. Я не сразу поняла, что именно. Маркус и Лиза все еще оставались невероятно разными. Насколько могут быть непохожи два человека, настолько были непохожи они: повадки, взгляды, слова, все различалось.
Но они шли в ногу.
Все поспешили покинуть блестящую, разбитую ванную. Мы с Рейнхардом остались одни, и когда Маркус и Лиза закрыли за собой дверь, снова стало темно. А я подумала: то, что мы совершили, было опытом, равного которому по своей яркости, возможно, ни у кого из нас не имелось.
И всякий спешил от него избавиться, засушить, словно листик в гербарий, потому что будучи свежими, эти впечатления застили собой все. В сущности, мы любим не столько переживать, сколько вспоминать. Окончательное, причесанное сознанием, событие заставляет нас трепетать, но его изначальная сила частенько бывает слишком велика.
Таково было мое убеждение, практически такое же сильное, как нежелание когда-либо вставать на пол.
Я все еще злилась на Рейнхарда. И я не могла об этом сказать, потому что у меня не было никаких прав на него, и потому что все это было так глупо по сравнению с тем, что он для меня сделал.
Но он же, по сути, и втянул меня во все беды моих нынешних времен. Я снова принялась раскручивать цепочку, которую можно было вести до сотворения мира. Все это было совершенно неважно.
Я злилась, и он чувствовал это. Мне не хотелось, чтобы он целовал других женщин, даже если в этом не было романтического подтекста. Все это вообще не касалось измены. Я просто не хотела чужих прикосновений на нем, мне было почти противно.
И я вспомнила обо всех тех женщинах, которых он мучает в Доме Жестокости. Я испытала вину, я испытала злость, я взяла свои чувства и хорошенько встряхнула их.
— Ревнуешь меня? — спросил он с удовольствием. — Тебе понравилось?
— Мне все равно, — ответила я, и слова эти дались мне с неожиданной легкостью. Я улыбнулась, широко, так чтобы он увидел это в темноте.
— Мои руки кровоточат, — сказала я, прижав ладони к его щекам. Он втянул носом воздух, что-то варварское, хищное, скользнуло в нем на секунду, такое различимое в темноте. — Тебе это нравится?
— Ты не боишься, — сказал он в следующую секунду очень спокойно, с такой механической точностью, словно назвал цифру, получившуюся в уравнении. — Твоя кровь почти безвкусна.
Затем он резко прижал меня к стене, так что воздух куда-то делся из моих легких. Одной рукой Рейнхард все еще поддерживал меня, другая сомкнулась на моей шее. Я испугалась не его, но его силы, способности сделать со мной что угодно в секунду, прежде, чем я успею что-либо понять.
Рейнхард убрал руку с моей шеи, нежно перехватил меня за запястье и коснулся его губами.
— Вот теперь она сладкая. Знаешь, как мы запоминаем запахи? Кровь. Даже если я не проливал твоей крови, я чувствую ее ток. Пока ты не боишься, у нее призрачный запах и вкус. Но как только ты испугаешься, все это становится похоже на… засахаренные цветы, фиалки.
— Тебе нравится?
Он слизнул каплю крови, быстро, пока из нее не ушло то, что насыщало его.
— Я предпочитаю нечто более основательное.
Рейнхард поцеловал меня, и я ответила ему. Я так соскучилась по Рейнхарду, словно и во мне жил этот странного рода голод до человеческих существ. На этот раз никто из нас не был нежным, не казался любящим. Рейнхард рванул на мне рубашку, так что пуговицы присоединились к другим частям уничтоженного имущества Ханса на полу. Он припал губами к моей груди, а я судорожно искала пальцами застежку на его брюках. Мне нравилось предвкушение, но в то же время оно было почти болезненным, прикосновения Рейнхарда к груди вызывали внутри болезненную пульсацию.
Ровно в тот момент, когда я сжала в руке его член, дверь распахнулась.
— О, — сказала Лили. Она тут же пропала из поля зрения, остался только квадрат света, слепящий и пробуждающий к жизни блеск осколков вокруг.
— Отто пришел, — выпалила Лили. В ее голосе было куда больше раздражения, чем стыда. Я запахнула рубашку.
— Отнеси меня в комнату, — сказала я. — Мне нужно переодеться.
— Мы скоро будем, — крикнул Рейнхард, но Лили уже не ответила. Я бы на ее месте тоже не задержалась здесь надолго. Я не сомневалась, что Маркус прекрасно знал, что происходит, и отправил ее сюда специально.
— Отнеси меня в комнату, пожалуйста, — сказала я, а потом нежно поцеловала его в лоб. Но вместо того, чтобы отпустить меня, Рейнхард быстро проник в меня пальцами. Я была так возбуждена, а кроме того настолько не ожидала этого, что ему хватило нескольких точных движений, чтобы довести меня до разрядки. Я жалобно застонала, и он с удовольствием поцеловал меня.
— Настоящий мужчина не оставит женщину в беде.
Больше он не говорил ничего, казалось, теперь он куда больше озабочен прибытием Отто, чем моим присутствием. Он оставил меня в комнате, где я, в маленькой уборной, ничуть не напоминавшей разгромленную нами ванную, отмыла руки от крови и обработала их антисептиком, нашедшим свой приют в одном из ящиков вместе с другими лекарствами. Их было много, большинство даже остались нераспакованными. И я подумала, что, вероятно, все их принес Рейнхард и для меня. Затем я быстро приняла душ и без труда нашла свое чисто выстиранное платье.