— Маркижа, я принес контракт вашей любежной дочки.
Г-жа де-Вилльморен с удивлением, широко раскрыв глаза, посмотрела на него. По зале пронесся легкий говор. Г. Л'Амбер вновь поклонился и продолжал:
— Шорт вожьми! маркижа, шегодня вешелый денек для молодой ошобы!
Кто-то его сильно схватил за левую руку и заставил сделать пирует. По этой пантомиме, он узнал силу маркиза.
— Милый мой нотариус, — сказал старик, отводя его в уголок, — конечно, на масленице позволяются кой-какие шутки, но вспомните, где вы находитесь и, пожалуйста, перемените тон.
— Но, гошподин маркиж...
— Опять!.. Видите, я терпелив, но не злоупотребляйте моим терпением. Подите, извинитесь перед маркизой, прочтите контракт, и затем прощайте.
— Жачем ижвиняться, жачем прощайте? Шловно я наделал глупоштей, шорт вожьми!
Маркиз ничего не отвечал, но сделал знак слугам, ходившим по зале. Дверь отворилась, и было слышно, как в прихожей кто-то прокричал:
— Карета г. Л'Амбера!
Ошеломленный, смущенный, рассерженный, бедный миллионер вышел, отвешивая поклоны и вскоре очутился в своей карете, сам не зная, как и почему. Он бил себя по лбу, рвал на себе волосы, щипал себе руки, чтоб убедиться, не спит ли он и не видит ли дурного сна. Но нет! он не спит! он видит который час на своих часах, он читает названия улиц при свете газа, он узнает вывески магазинов. Что он сказал? что он сделал? какие приличия нарушил? какой неловкости, или глупости он обязан за такое обращение? Потому что сомневаться было нельзя: его выгнали от г. де-Вилльморена. И брачный договор был у него в руке! этот с таким тщанием редижированный контракт, написанный таким прекрасным стилем, а его даже не допустили прочесть!
Он въехал в себе во двор, не найдя разгадки. Лицо швейцара внушило ему блестящую мысль.
— Шэнге! — вскричал он.
Худощавый Сэнже подбежал.
— Шэнге! тебе што франков, ешли ты ишкренно шкашешь мне правду; што пинков, ешли утаиш что-нибудь.
Сэнже с изумлением взглянул на него и робко улыбнулся.
— Ты шмеешься, бесшердечный! чэму ты шмеешься? Отвечай шейчаш-же.
— Господи! — отвечал бедняк, — смею ли я.... Извините, сударь... Но вы ловко передразниваете Романье.
— Романье! я говорю, как Романье, как овернец?
— Сами изволите знать. Вот уж целую неделю.
— Нет, шорт вожьми! я не жнал.
Сэнже поднял глаза к небу. Он подумал, что хозяин сошел с ума. Но за исключением выговора г. Л'Амбер обладал всеми своими способностями. Он переспросил всех слуг по очередно, и убедился в своем несчастии.
— А, проклятый водовож! — вскричал он, — наверно, он опять наглупил! Отышвать его! Или нет, я шам рашправлюшь ш ним.
Он бросился пешком к своему пенсионеру, взобрался на пятый этаж, долго стучал, пока разбудил того, разбесился и в отчаянии выломал дверь.
— Гошподин Л'Амбер! — вскричал Романье.
— Шортов обернец! — отвечал нотариус.
— Шорт вожьми!
— Шорт вожьми!
И они вдвоем принялись коверкать французский язык. Они проспорили с четверть часа, городя чепуху и ничего не разъяснив. Один плакался, как жертва; другой красноречиво защищал свою невинность.
— Подожди меня ждешь, — в заключение сказал г. Л'Амбер. — Гошподин Бернье, доктор, шегодня же мне шкажет, что ты наделал.
Он разбудил г. Бернье и рассказал ему с известным читателю произношением, как провел вечер. Доктор рассмеялся и сказал:
— Вот много шуму из пустяков. Романье не виноват; сердитесь на самого себя. Вы стояли с открытой головой в сенях итальянской оперы; отсюда вся беда. Вы схватили насморк, и стали говорить в нос, или другими словами, как овернец. Это ясно. Ступайте домой, подышите аконитом, держите ноги в тепле, окутайте голову, и остерегайтесь насморка, — теперь вы знаете чем дело пахнет.
Несчастный пошел домой, ругаясь как извозчик.
— Штало быть, — вслух рассуждал он, — вше мои предошторожношти ни к чему. Школько бы я ни кормил и не шледил за этим шортовым водовожом, он мне вшегда будет штроить гадошти, а вше оштанется не виноват; зачем же вше эти траты? Нет, я отниму у него пеншию!
Сказано, сделано. На следующий день, когда бедный Романье, еще не придя в себя, явился за деньгами, Сэнже вытолкал его за дверь, объявив, что он больше ничего не получит. Он философски вздернул плечами, как человек, который не читав Горация, практически придерживается правила Nil admirari. Сэнже был его доброжелатель испросил, что он теперь намерен делать. Он отвечал, что поищет работы. Притом, невольная лень ему надоела.