Райс проводил меня в кухню-столовую, еще более зарыбленную, чем прихожая, и исчез в одной из потайных дверей. Вот бы порадовалась моя Марта, переберись мы жить в такой домик. Ее любимая связка с ключами при подобном количестве дверей и дверок напоминала бы астру.
По правде говоря, терпеть не могу такие ситуации, когда приходится рассказывать людям о смерти их близких. Чувствуешь себя чем-то вроде радио, сообщающего сводку с фронта. Соболезновать глупо — ты видишь этих людей впервые, а умершего в живых не застал вовсе; говорить о чем-то, не относящемся к основной теме, неприлично, а молчать жестоко и равнодушно. В общем, патовая ситуация.
Вернулся Креб с заплаканной Магдолой. Я вкратце рассказал им официальную версию о кошке и Марте. Креб потер пальцем переносицу, а Мэг с тревогой переспросила:
— На ней была земная одежда?
— Да, новое сиреневое платье, по-видимому, сшитое в Нью-Йорке.
По их лицам я понял, что между ними и Евой произошло что-то такое, что теперь было особенно неприятно и горько вспоминать, а земное платье погибшей напоминало им об этом. Журналистское любопытство снова победило природную тактичность, и я, естественно, начал постепенно, сперва только кончик, а потом и полностью, совать нос не в свое дело.
— Давно она пропала?
От моего вопроса Райсы съежились, еще теснее прижавшись друг к другу. Магдола опустила глаза, а Креб, заметно нервничая, ответил, что не видел Еву уже два с половиной месяца, и вряд ли они смогут помочь с определением времени смерти.
Потом он забормотал что-то о том, что последние месяцы Ева была больна и находилась на лечении, и они редко виделись, и что-то еще в этом роде. И вдруг у меня за спиной раздался юный женский голос:
— Не надо, па, называй вещи своими именами — Ева была наркоманкой и бросила нас, потому что ненавидела.
Я обернулся и увидел в дверях, ведущих в кухню, потрясающе красивую девушку лет семнадцати. Платиновые волосы мягкими волнами спускались до талии, не столько тонкой, сколько совершенной, а грудь говорила о том, что она не грианка. В ней не было полноты бищины, а следовательно, ослепительная красавица являлась землянкой. Если не по рождению, то по биологическим параметрам — несомненно, и эти биологические параметры так и манили к себе все то человеческое, что не было мне чуждо.
— Хлоя, что ты говоришь! Ева не была наркоманкой. Она болела, серьезно болела, — забормотала Магдола, обращаясь скорее ко мне, чем к дочери, а Хлоя, упрямо гладя на родителей, повторила:
— Да, она была наркоманкой. Мы любили ее, а она нас бросила. Я слышала, как она говорила, что ненавидит Гриану. — В гневе девушка показалась мне богиней возмездия, но ее очарование не мешало мне жадно впитывать информацию о моей усопшей подопечной.
Семейная сцена набирала обороты, как разрастающийся из столбика пыли смерч.
— Она страдала! — почти выкрикнула Магдола. — У нее были такие боли, что без наркотиков она не перенесла бы их.
— А потом, когда последствий автокатастрофы не осталось, почему она не перестала принимать лекарства?! Она ведь по-прежнему где-то доставала таблетки. Наверняка в той клинике, где якобы лечилась, а на самом деле обманывала и нас, и вас. — Девушка ударила себя ладонью по груди. Под рукой хрустнуло, и на голубой блузке расплылось небольшое мокрое пятно. Похоже, юная Фемида в эмоциональном порыве раздавила кулон, по всем грианским канонам представлявший собой маленький плоский аквариум величиной с большую пуговицу. Хлоя сняла с кофточки бисерных размеров рыбку и не глядя бросила ее в ближайший аквариум.
— Не надо так, Хлоя. — Креб старался выглядеть спокойным, но голос у него дрожал. Он обернулся ко мне, подался вперед и извиняющимся тоном заговорил так быстро, словно боялся, что Хлоя не даст ему закончить: — Господин Шатов. Ева была замечательной бищиной, нашей биной. В нашей настоящей семье, как в старину, все трое супругов любили друг друга и вместе рожали и воспитывали детей. Нам не нужны были эти договоры отцовства-материнства, когда третий супруг нанимается на манер приходящей няни. Мы с Магдолой знали, что найдем нашу третью частичку, и не заключали брака, пока не встретили Еву. Мы любили ее, и она любила нас…
Мой переводчик мигнул. Хлоя фыркнула, прошла мимо отца маленькими, но резкими шажками и опустилась в прозрачное кресло. При этом крупная рыбина, плававшая в нем, подняла вверх выпученные глаза, и, поверьте, я ей позавидовал, поскольку вид стоил того, чтобы всю жизнь плавать среди трех водорослей в компании ракушки и чистящего стенки моллюска.