Следователь помнил их последнюю встречу. Помнил, как Курпатов в полном отрешении, говорил ему те слова, и сам верил в то, что говорит. Тогда поверил и следователь. Он сказал тогда следующее: «Я тебе верю. Но только я – и никто больше».
Его расстреляли 5 сентября 1985 года. В тот день следователь снова начал курить.
Следователь снова поднял взгляд на старушку. Она все также неотрывно смотрела на него и ждала следующего вопроса. Тогда мужчина спросил:
- Что он делал в ту ночь, когда все случилось?
- Я не знаю… - тихо сказала старушка. – Его не было дома. Я не знаю, где он был.
- У него нет алиби, - скорее констатировал, чем спросил следователь.
Старушка ничего не ответила, лишь слегка подернула плечами и наконец отвела взгляд. Теперь уже следователь смотрел на нее неотрывно, задумавшись и снова прокручивая те события в голове.
- Он ведь не виноват, - снова пролепетала она. Мужчина увидел ее глаза. Они слезились, и она снова пролепетала что-то, что следователь не услышал, но прочел по губам: «Он не виноват».
«Я знаю, знаю», - подумал он, и сердце его сжалось. Перед глазами снова всплыло лицо, которое он видел во снах уже несколько недель. Такие же глаза, как у матери. Такие же светлые, выцветшие и грустные. «Я знаю».
- Что-то он давно не пишет мне, - сказала старушка, когда следователь снова принялся записывать показания. – давненько не пишет. Я же ему носочки шерстяные связала.
Она тяжело поднялась со скрипучего диванчика и прошла к старому шифоньеру, из ящика которого достала то, о чем говорила. Она вернулась на диван и показала следователю красно-серые носки, легко держа их на дрожащих от старости сморщенных ладонях.
- Вот такие связала. Красивые, правда? Теплые… Чтобы у него ноги не мерзли…
Следователь замер, завороженно глядя на носки. Он через силу кивнул:
- Красивые…
И старушка вдруг попросила, так жалостливо, что следователь даже дрогнул:
- Вы можете ему передать?.. Я ведь даже не знаю, куда его отправили… Он ведь не пишет…
- Передам, - дрожащей рукой он взял носочки из рук старушки и тихо, глядя на них, произнес: - Он домой не вернется…
Голос прозвучал почти неслышно, глухо и низко. Старушка подняла на него волнующий взгляд, и сердце следователя сжалось. Оно перестало биться на несколько мгновений, за которые он понял: он не сможет. Не сможет сказать ей.
- Как не вернется? – спросила старушка.
- Не скоро, - поправился мужчина. – Не скоро вернется. Но вы ждите, все будет хорошо. Спасибо за уделенное время.
Он встал, сгреб бумаги, с трудом поспешно засунул их в дипломат, все еще сжимая в руках носочки. Он попрощался со старушкой, которая проводила его до двери.
- Вы только передайте ему, что я жду. И носочки передайте. Как бы не заболел…
Следователь вышел из квартиры, почти бегом спустился по лестнице и вышел на улицу. Осенний ветерок ворошил волосы, ласкал лицо и раздувал полы куртки. Мужчина запахнулся, и побежал к машине.
Он захлопнул дверь, и снова опустил взгляд на носочки. Глаза наполнились слезами. Он не смог, не смог сказать ей. Дал ложную надежду, и она будет ждать, и никогда не дождется. Только будет писать письма, не зная, куда их отправить. Они будут копиться стопой у нее на столе, а она все будет писать и писать. И ждать. Того, кто уже никогда не вернется домой.
Слезы потекли из глаз, и следователь уже не сдерживался. Он заплакал. Олег Николаевич Скворцов заплакал самыми настоящими слезами, какими не плачет жестокая машина правосудия.