Сегодня, сейчас он был несколько подавлен и одновременно оскорблен ее заявлением о физиологии. Он никогда не отдавал себе отчет в том, что Юля значила для него, даже при столь редких встречах. Он никогда не говорил о ней с друзьями как о своей девушке и не мог разобраться, почему она таковой не стала, почему он не сделал ее таковой. Может, действительно это была просто физиология, а сейчас у нее есть ее «котик», который не появляется со своей похотью по пятницам и не читает стихи, а ждет ее каждый день и, наверное, дарит цветы…
Обрывки встреч, поцелуи, диалоги уже не имели исторической ценности и по сути являлись бессмысленностью в настоящем.
Проехав на такси некоторое, казавшееся Игорю неопределенным, время, машина остановилась на красный свет светофора. Игорь открыл глаза и, оставив неприятные размышления, обратил внимание на целый ряд промокших плакатов, повествующих о гастролях и концертах каких-то ярких и далеких звезд шоу-бизнеса.
На одном из плакатов красовалось имя известной молодой певицы и ее портрет. Игорь протер запотевшее стекло, сквозь которое на него пронзительно смотрели промокшие от первого ноябрьского снега ее невероятно печальные глаза.
– Красивая, – тихо произнес Игорь.
– Кто? – вдруг спросил водитель.
– Вон, певица, – Игорь машинально кивнул в сторону плаката.
– Да-а, – протянул водитель, – телка что надо. Такую бы отодрать…
– Отодрать, – тихо повторил Игорь.
– А что с ней еще делать то? – водитель засмеялся.
Игорь был удивлен животной прямолинейности водителя и устранился от диалога, вновь посмотрев на афишу и на одинокие глаза певицы. Машина резко рванула на «зеленый», увозя Игоря в сырую ночь Города все дальше и дальше от бархатных глаз...
Федор Андреевич проживал в типовой двухкомнатной «хрущевке» на четвертом этаже. Квартира у него его была небольшая, но отвечающая всем требованиям неприхотливого одинокого вдовца. Скудный интерьер его жилища составлял далеко не новый набор мебели: диван в каждой комнате, шкаф, трюмо с телевизором в спальне и два зеленых кресла с журнальным столиком, над одним из которых задумчиво склонился застрявший во времени торшер без лампочки. На старом потертом паркете лежал некогда модный ковер, израненный дырками, а его нарядный и немного пыльный собрат с изображением оленей украшал стену в комнате, где должна была расположиться Лена.
Как и случается в таких квартирах, все выключатели были обрамлены самодельными дощечками, предостерегающими обои от истирания. Выглядели выключатели грязными, имея лишь незначительную белизну размером не более отпечатка большого пальца.
Кухня шесть квадратных метров и маленький санузел с ванной – то последнее дополнение спартанских удобств, которое могла предложить человеку хрущевская эпоха.
Федор Андреевич гармонично существовал в такой обстановке, будучи сызмальства приученным к аскетическому и лишенному всяких излишеств образу жизни. Роста он был выше среднего и с годами немного сгорбился. Глаза потеряли былую зоркость, и теперь крупные роговые очки являли Федору Андреевичу мир таковым, каков он есть. Мальчишки в школе дали ему кличку «папа Карло», которая как нельзя кстати характеризовала его внешность и внутренний мир, полный добродетели.
Федор Андреевич провел пятницу в страшной и непривычной для себя суете, находясь в ожидании приезда Лены. После четвертого урока он вместе с близким приятелем, учителем рисования Иваном Павловичем Казаковым, представляющим из себя полную противоположность Федору Андреевичу, посвятил все свободное время на приведение своей обители в порядок.
– Вот ты, Федор Андреевич, физику преподаешь, казалось бы, точная наука, а в жизни у тебя никакого порядка нет, – причитал Иван Павлович, доставая старые, пожелтевшие от времени газеты из ящика в диване и из шкафа. – Зачем тебе столько газет? Потом купишь себе на старости лет учебник истории и почитаешь. Выбрасывать, нет?