— Замолчи, идиотка! — мрачно сказала Елизавета Павловна и положила руку на плечо матери.
— Но ведь в таком издании… Это же такое издание, — бормотала идущая за ними Милочка.
— Ну и что? Какое такое особенное издание? Любое издание должно быть без опечаток! — резко сказала Елизавета Павловна.
— Любое издание, — как эхо повторила мать.
Она первая вошла в цех и, быстро обогнав Елизавету Павловну и Милочку, направилась мимо станков в тот угол, где за конторкой сидел худой длиннолицый старик.
— Иван Гаврилович… — и не смогла говорить дальше.
Вокруг собирались наборщики.
— Ну, — неожиданно вздохнув, спокойно сказал Иван Гаврилович, — ну что, сбилась с толку? Ну, сверил я твои ковырялки. Ну что, еще нашла ошибку? Ну и что страшного? Маруся?..
— Нет, страшного, конечно, ничего нет, — мать старалась быть спокойной. — Я просто хочу посмотреть, может быть, я и ошиблась, то есть я не ошиблась…
— Вот именно, все по порядку, Маша, — вмешалась Елизавета Павловна и, обернувшись к собравшимся около них наборщикам, спросила:
— Ну? Что случилось?..
Некоторые отошли, а кто-то сказал:
— Случилось, так уж случилось…
Услышав эти слова, мать окончательно потерялась.
— Иван Гаврилович, я хочу только сказать… спросить — они еще у вас или в работе?
— В печатном, — Иван Гаврилович не спеша поднялся. — Ладно, идем, уж больно все срочно, все срочно, все некогда…
— Я лучше сама схожу, одна, — сказала мать и быстро пошла к выходу. Ей казалось, что походка делает ее смелой и независимой. Но со стороны это выглядело иначе.
— Маруся, — негромко, но серьезно сказал Иван Гаврилович.
Мать остановилась.
— Вы думаете, я боюсь? — спросила мать.
— А я знаю, что не боишься, — спокойно ответил старик, — пусть другие боятся, пусть будет так — кто-то будет бояться, а кто-то будет работать…
Мать и Иван Гаврилович вошли в печатный цех, а Елизавета Павловна остановилась у входа.
Иван Гаврилович остановил мать и, подойдя к невысокому полному человеку в аккуратном, выглаженном халате, о чем-то спокойно спросил его. Тот пожал плечами.
По движению Ивана Гавриловича можно было понять, что ему очень хотелось выругаться. Окинув взглядом огромный зал, он решительно направился к крайней, у самого окна, печатной машине.
Мать оправила платье и, слегка нахмурившись, деловым шагом двинулась за ним.
Мать просматривала правки. И вдруг неожиданно резко повернулась и, опустив голову, быстро пошла к выходу. Она шла долго, через весь этот зал, мимо огромных гремящих печатных машин, мимо мерно поднимающихся и опускающихся рам, выбрасывающих листы бумаги, все так же, не поднимая головы, быстро прошла мимо Елизаветы Павловны, мимо отступивших к стене наборщиков и, выйдя за дверь, бросилась по длинному коридору к корректорской.
Стеклянная дверь со звоном захлопнулась за ней.
— Ну? — тихо спросила Елизавета Павловна, появляясь на пороге. — Ведь ничего не было? Все в порядке?
И хотя мать ничего не ответила, по какому-то почти неуловимому ее движению Елизавета Павловна поняла, что действительно ничего не случилось.
— Тогда чего плачешь, дуреха? — говорила Елизавета Павловна, обняв мать за плечи, но говорить спокойно было трудно и ей.
— Ну, не нервничай… Не нервничай… Не нервничай, — говорила она, размазывая слезы по своему толстому покрасневшему лицу.
Милочка заглянула было в корректорскую, но тут же исчезла за дверью.
— Нет, Лиза, это была бы просто дикая ошибка! Даже сказать неприлично, — засмеялась вдруг мать, хотя у нее лились слезы. — И чего это меня вдруг кольнуло… Я, представляешь, даже убедила себя, как это набрано… Как оно выглядит, это слово…
И теперь уже смеялась Елизавета Павловна, они говорили одновременно, перебивая и не слушая друг друга, принимаясь то плакать, то смеяться.
Отворилась дверь, вошел Иван Гаврилович и молча поставил на стол бутылку.
— Спирт… Тут немного, но все к делу. Ты же промокла вся насквозь. Посмотри, на кого похожа… Чучело…
— Господи, — вдруг, как бы опомнившись, сказала мать, — я же совсем промокла.
Мь. Я, пожалуй, пойду в душ. Где же гребенка?
. Боже мой, ты знаешь, на кого ты сейчас похожа?
. На кого?
. На Марию Тимофеевну.
. Какую Марию Тимофеевну?
. На! «на»?
.Ну ты же гребенку ищешь? На!
Слушай, ты можешь наконец нормально? Какую Марию Тимофеевну?
. Ну была такая Мария Тимофеевна Лебядкина. Сестра капитана Лебядкина, жена Николая Всеволодовича Ставрогина.
. При чем тут все это?
. Нет, я просто хочу сказать, что ты поразительно похожа на Лебядкину.
Ну хорошо, допустим. чем же именно я на нее похожа?
. Нет, все-таки Федор Михайлович… Что бы ты тут ни говорила…
ни говорила»?
«Лебядкин, принеси воды, Лебядкин, подавай башмаки!» Вся только разница в том, что братец ей не приносит воды, а бьет ее смертным боем. А она-то думает, что все совершается по ее мановению.
Ты прекрати цитировать и объясни. Я не понимаю.
Да вся твоя жизнь — это «принеси воды» да «подавай башмаки». А что из этого выходит? Видимость независимости?! Да ведь ты же пальцем шевельнуть попросту не умеешь… Если тебя что-нибудь не устраивает — ты или делаешь вид, что этого не существует, или нос воротишь. Чистюля ты!
Кто меня бьет? Что ты такое городишь?
. Нет, я просто поражаюсь терпению твоего бывшего муженька! По моим расчетам, он гораздо раньше должен был бы убежать! Опрометью!
М Я не понимаю, что она от меня хочет?
. А ты разве сознаешься когда-нибудь в чем, даже если сама виновата? Да никогда в жизни! Нет, это просто поразительно! Ведь ты же собственными руками создала всю эту ситуацию. Господи! Да если ты не сумела довести своего дражайшего супруга до этого твоего бессмысленного эмансипированного состояния, то будем считать, что он вовремя спасся! А что касается детей, то ты определенно сделаешь их несчастными!
Перестань юродствовать!