Потом мы сходились снова. Беда была в том, что нам обоим нравилась одна и та же девушка. Она и вправду была хороша, но, не смея объясниться, мы оба двумя осторожными крысами ходили по краю. Обычно тогда не везет обоим – так и вышло.
Однажды наша девушка напилась, и мы вдвоем везли ее домой. Открыв неверно дрожащим ключом дверь, она посмотрела на нас – и мы поняли, что никто не переступит вслед за ней порог.
Если бы кто-то из нас добрался до ее двери, исключив соперника, то у него был бы ощутимый шанс – но тут было равновесие треугольника.
Мы были как аверс и реверс – почти одинаковы и бессильны в соревновании.
Она попыталась махнуть рукой, стукнулась о косяк и исчезла. Дело в том, что иногда у нее в глазах читался выбор – особенно когда жизнь ее сбоила. Та, неизвестная нам жизнь, – но когда у женщины есть выбор, то пиши пропало. Поможет только случайность, которая разведет нас навсегда.
Как правило, встречались мы всегда отдельно, будто заговорщики, – только по двое.
Именно эта девушка случайно проговорилась:
– Червонец мне сказал…
Она тут же захлопнула рот, но было поздно. Слово приклеилось к человеку, как почтовая марка к конверту.
Мне даже не нужно было объяснять, о ком речь. Действительно, мне казалось, что если сходить с ним в баню, то где-то под мышкой у него обнаружится надпись “чистого золота 1 золотник и 78,24 доли”.
Он был червонец, да. С высокой лигатурной массой.
С червонцем был связан наш давний спор – эта монета была данью старине, исчезнувшему в революцию миру. У нее было правильное равновесие между аверсом и реверсом.
Было совершенно непонятно, что такое аверс и реверс. Нет, понятно, что аверс – лицевая сторона, а реверс – оборотная, но как их различить, совершенно не ясно. Традиционно древние ставили на главную сторону голову божества или герб, на оборотную – номинал. С одной стороны порхала коринфская летающая лошадь, или жужжала эфесская пчела, или скреблась эгинская черепаха, пока не сменились лицами эллинов, – с другой была земная стоимость. С главной стороны присутствовал дух, с оборотной – материализм цифры. Но другие нумизматы, стоящие рядом на книжных полках моего знакомца, говорили, что если нет герба, аверс и реверс меняются местами – цифра берет верх.
В тут пору герб России, лишенный корон и ручной клади, был не гербом вовсе, а символом.
Оттого мой знакомец говорил, что аверсом рубля стала сторона с единицей.
Все двоилось – появились и чудные биметаллические деньги – бело-желтые, вызывавшие желание посмотреть, что там у них внутри, как устроено, чем склеено.
В том давнем советском червонце номинал у него был на реверсе.
Монетный сеньор был не тем человеком с котомкой, который развел руки, разбрасывая зерно, – им было само зерно в колосьях, окружившее аббревиатуру, которую, по слухам, придумали для того, чтобы ее одинаково мог читать Ленин слева направо и Троцкий – справа налево.
Но в этом состязании орла и решки не было выигравших: как нас ни брось – бросали нас часто.
Скверная была история, одним словом. А девушка была замечательная.
Итак, он стал зваться “червонцем”.
И действительно, если деньги у него были “с историей”, то любимые истории были – про червонцы. Даже на стене у него висела картина
(правда, дурно нарисованная) – шадровский сеятель, слева плуг, лежащий поверх земли, справа дымные трубы завода – пейзаж ценой в
7,74234 грамма золота. Гораздо лучше, впрочем, была гравюра – кремлевская башня, дворец, флаг над дворцом – вид с Большого
Каменного моста.
Во-первых, дело было в названии – когда в двадцать втором году РСФСР хотела ввести твердую валюту, то в Госбанке придумали несколько названий. Кстати, в 1894 году Витте хотел заменить рубль “русом”, так вот, кроме червонца были еще “федерал”, “целковый” и “гривна”.
Гривна не годилась, так как ее ввела в свое время Украинская рада.
Целковый был общим названием для рублевой монеты. Во-вторых, червонец далеко не всегда был равен десяти рублям. Да и само слово странное, отдающее не только цветом, но и карточной интонацией. До революции была монета в три рубля с тремя с половиной граммами золотого содержания.
Ввел их, кажется, Алексей Михайлович, и до Петра они были не платежным, а скорее наградным средством. Так вот, мой приятель, раз за разом рассказывая о советских червонцах, говорил и про их неденежный, подарочный смысл.
Они, описанные как победа советской экономики в каждом пухлом издании “Истории КПСС”, по словам моего знакомца, были очень похожи на наградное средство. Их было два типа – сначала кредитные билеты
(они вообще не были платежным средством) и золотые монеты. Что с ними было делать – непонятно, так как Советская Республика в золоте брала только таможенные пошлины. Эти червонцы было довольно сложно менять – лишь бумажные, а металлические вовсе в обращение не выпускались. Много я услышал историй про те червонцы – например, про то, как бригада плотников ходила по Петрограду, пытаясь банкноту, которой расплатились за общую работу, обменять на совзнаки, да так и пропили все до конца.
Потом нас как-то раздружила жизнь. Наша девушка вышла замуж, и нас отбросило друг от друга, будто два шарика, между которыми лопнула раскрученная нить. Он был востребован, вернее, стал востребован как-то неожиданно – старые друзья выкрутили ему руки и заставили ездить на службу, погрузив в смертельную банковскую круговерть девяностых.
Наша биметаллическая связь, которая все-таки не была дружбой, распалась, а казалось, мы сплавлены навек.
Предмет недележа я встретил через много лет на улице – он грузил одинаковые пакеты с едой в чрево машины. Машина открыла пасть – или зад – и пожирала горы еды в фирменном полиэтилене. Внутри плющил нос о стекло взрослый мальчик – видом не в мать. Живые были в ином мире, я был неконвертируем в него – как советский рубль между червонцем прошлого и тысячами нынешнего времени. Зависть, или укол упущенного случая, я давно вырезал из себя, будто глазок картошки. Не поймешь, где у этого черного монстра была лицевая сторона, а где оборотная.
Зад все же был главнее.
Автомобиль, одним словом, мне понравился больше прочего.
И вот наконец мы встретились с ним перед самым моим отъездом. Был тот самый день рождения в разоренной квартире. Гости уже ходили держась за стенки, когда посередине ночи он, тяжело отдуваясь, возник в дверях. Знакомец мой был одет очень дорого, но весь был будто пережеван. Часть воздуха из него вышла, и костюм висел мешком.
Слова были кривы и необязательны. Он раскрыл пухлую ладонь и показал мокрую от пота монету – это был золотой червонец.
Я даже перепугался – тогда на такой кружочек можно было год снимать квартиру – если это не был новодел семьдесят пятого года. Эти новоделы были тоже дороги – их раньше продавали за доллары иностранцам и вот только сейчас выпустили в свободный полет.
– Не пугайся, – сказал он. – Видишь гурт? Он почти в два раза толще – так они добирали вес. Так что это подделка, не платежное средство, а так – тебе для памяти. Но это “настоящий” фальшак, оттуда, из двадцатых.
Потом он исчез. Его не застрелили, как это было в моде, не взорвали
– он просто исчез. К нашим общим знакомым приходили скучные люди в галстуках, расспрашивали, да так и недорасспросили.
Я тогда жил в иностранном городе К. и узнал об этом с запозданием.
Но я-то знаю, что с ним случилось. Услышав, как недобрые люди ломятся ему в дверь, он сорвал картину со стены своего кабинета, будто испуганный Буратино, и вошел в потайную дверцу. Стена сомкнулась за его круглой спиной. И вот он до сих пор сидит там, как настоятели Софийского храма. Перебирает свои сокровища, с лупой изучает квитанции и боны. А если прижать ухо к стене, то можно услышать, как струятся между пальцами червонцы – шадровский сеятель машет рукой, котомка трясется. Картина на самом деле – окно в славный мир двадцать второго года. Мой друг лежит на поле, занятый нетрудовыми размышлениями. Чадит труба на заднике, и разъединенные пролетарии всех стран соединились.