Я пытаюсь кричать. Поверьте, я честно пытаюсь кричать изо всех сил — мое горло уже болит от крика, который никто не слышит.
— Не могу больше, — говорю я, когда стекло стукается о мои зубы. — Пожалуйста. Не могу больше.
Я не знаю, что разъедает меня изнутри сильнее — паническая атака, которая проходит вот так, абсолютно неконтролируемо, потому что мне так больно в желудке, что я не чувствую судорог, или Прескотт держит просто слишком сильно; или же эта дрянь, что вливает в меня Чейз с хладнокровным выражением лица — я все-таки однажды фокусируюсь на ней.
Мое тело бьется в руках Нейтана, словно в диком танце, который танцевала Брук, я захлебываюсь воздухом, алкоголем и рвотой одновременно и понимаю, что теряю сознание.
— Не могу больше…
Но они меня не слышат. Они обдолбанные, им смешно, я для них просто игрушка, с которой можно поиграть и которая никогда никому ничего не расскажет.
Поэтому я тихонечко, про себя, думаю о той ночи, когда мы с Хлоей танцевали под дождем и не было никакой боли, страхов или смерти, а только синие всполохи огня и смех, который я запомню на всю жизнь.
Дверь распахивается так неожиданно, что Нейтан отпускает меня — и я падаю на четвереньки, с трудом сдерживая очередные позывы рвоты, а затем заваливаюсь на бок, потому что мое тело больше меня не слушается.
Поднимаю голову и вижу того, кого хотела бы видеть сейчас перед собой меньше всего на свете.
— Что здесь происходит?!
Комментарий к VII. Циклон/1.
Это самая большая глава (двенадцать страниц) по объему из всех (!) моих работ на данный момент. И это далось мне шаг за шагом.
Сейчас для меня важно раскрыть Макс не с точки зрения девочки-владевшей-временем, а как подростка в западне собственных страхов, оставляя ее при этом человечной и (как можно более) все-таки логичной.
Я переписывала концовку раза два или три, прежде чем выбрать именно такой вариант, почти рейтинговый; просто потому, что одному человеку в моей жизни пришлось пройти через несколько этапов насилия над собой, чтобы распахнуть крылья и взлететь. Может быть, вы узнаете в этом человеке себя. Может быть, когда-нибудь это поможет кому-то из вас перебороть свои страхи.
Макс замкнулась в себе - и сейчас ей важно разорвать этот круг. Пока что у нее не получается.
И очень важно сказать, черт - все слова, комментарии, все личные сообщения, что вы мне пишите - они помогают мне, толкают вперед, они поддерживают меня и вдохновляют. Без вас я не смогла бы _так_.
Поэтому я не устану благодарить за это и говорить о том, как я люблю каждого из вас.
Инсайд.
ps: боже, храни мою бету, которая вычитала двенадцать страниц меньше чем за два часа.
========== VIII. Циклон/2. ==========
Комментарий к VIII. Циклон/2.
Держите свои сердечки в своих грудных клетках - романтическая линия начинается!
купидоновая
Инсайд.
ты ныряешь — и вот идут по воде круги, я смогла посчитать их — и вновь набрала семнадцать, в параллельной вселенной каждый из нас погиб, чтобы кто-то другой мог хотя бы за нас обняться. в параллельной вселенной — но мы-то с тобою здесь, и круги исчезают бесследно, как боль и тяжесть.
плыть приходится долго — будто летишь к звезде. знал ли кто-то из нас, кого он к себе привяжет?
Наверное, мне необходима вечность, чтобы сделать хотя бы одно движение; и еще одна — чтобы вспомнить, что случилось.
Но я все же поворачиваю голову и осматриваюсь.
Вокруг меня солнце; оно повсюду, в каждой детали, в каждой мелочи: в плакатах на стенах, в подвешенных радужных флагах, в гирляндах над окном с расписанными черным маркером стеклами, в раскиданных по всей комнате вещах, в стоящих картонных коробках с разными надписями. Солнце прячется в зеркале, в комоде, в шкафу. Солнце повсюду, и его лучи лижут мое лицо сквозь приоткрытое окно, занавесками которому служат тоже флаги — американский и черный с зажигалкой.
Делаю вдох полной грудью — во рту горько и саднит, у меня болит каждая косточка и каждый внутренний орган, но я могу дышать, а это самое важное.
Я лежу на мягкой кровати с продавленным матрасом — старым, но не скрипучим, пружинным, когда-то у меня был такой дома; постельное белье вокруг меня — синее с созвездиями.
Я не знаю, что мне делать; не знаю, где я, не знаю, куда сейчас идти, поэтому просто поворачиваю голову обратно и рассматриваю потолок — разрисованный спиралями, строками из песен и огромной надписью «Я не могу спать».
А потом я вижу ее, синий ураган из чистой энергии и воздуха, и улыбаюсь сухими губами, ощущая, как на них появляются паутинки-трещинки.
— Хлоя, — только и говорю я; горло болит нещадно, словно я глотала огонь, но я не могу не произнести этого, поэтому с трудом, собирая по кускам слова, выговариваю: — Ты здесь.
Ураган на этот раз двигается мягко и вкрадчиво, не спеша, сжимает в зубах незажженную сигарету и сладко потягивается — длинная, до колен, футболка с невероятно рваными вырезами застывает где-то на уровне бедер, а потом снова опускается вниз. Хлоя щурится, когда солнечные лучи попадают ей в глаза.
Она совершенно невероятная, думаю я, когда Прайс шлепает босыми пятками по скрипучему полу к комоду, долго роется там и выуживает чистую футболку.
— Накинь, — говорит она, все еще пожевывая сигарету, и бросает кусок алой ткани мне.
Моментально краснею: только сейчас осознаю, что лежу в одном белье, — и быстро-быстро влезаю в огромных размеров майку. Кажется, она тоже будет мне велика.
На тонкой, почти бумажной Хлое все вещи смотрятся так, будто сделаны под нее; я же выгляжу нелепо, но все же пытаюсь найти состояние комфорта: натягиваю футболку пониже, прикрывая ей ноги, и чуть-чуть опускаю одеяло.
На этом мои силы заканчиваются, и я падаю обратно на подушку, тяжело дыша.
Хлоя останавливается в нескольких сантиметрах от моей постели и протягивает руку, осторожно щупая мой вспотевший лоб. Но делает это все аккуратно, словно намеренно не нарушая личного пространства, и внимательно, изучающе смотрит. Ее синие глаза на солнце становятся циановыми, теряя свою глубину, и мне кажется, что они — две хрупкие пластины: того и гляди переломятся вместе со светом.
— Макс Колфилд, — медленно произносит Хлоя, убирая сигарету. — Я думала, ты отбросишь коньки этой ночью. Никогда не встречала ничего подобного. Поэтому просто скажи мне, что я могу для тебя сейчас сделать.
Плюш. Ее слова походят на плюш — нелепая, неуверенная забота, кончики пальцев на пылающем лбу, обеспокоенный взгляд. За три последних месяца никто не проявлял ко мне того участия, что нужно каждому, даже «как ты?» всегда звучало пусто и незаинтересованно.
Макс, ты слишком сентиментальна. Черт. Закусываю губу, потому что понимаю, что могу заплакать в любой момент — от усталости или чувств, переполняющих меня.
— Воды. Пожалуйста.
Вода становится почти спасением — ледяная, почему-то чуть сладковатая, она помогает мне сжать зубы на стеклянном стакане и не завыть от чувств, вдруг резко начинающих меня пожирать. Зато боль утихает, и желудок начинает урчать, насыщаясь дипольными молекулами. Хлоя не стоит рядом — она перемещается по комнате очень быстро, скрывается за дверью, возвращается с мокрым полотенцем и кладет мне его на лоб. В ее другой руке я вижу чашку , накрытую большим куском хлеба.
— Прескотт — просто ублюдок, — говорит она, ставя чашку на стол и дуя на пальцы. — Сейчас ты… — Она роется в карманах майки, вынимает оттуда таблетки, подает их мне. — Сначала таблетки, затем чай и хлеб. Можешь есть маленькими кусочками. Но это нужно, окей?
Она говорит что-то еще, но я не слушаю.
Я лежу в постели Хлои Прайс.
Она ухаживает за мной.
Она помогает мне.