Во внутреннем дворике Рейчел Эмбер садится напротив солнца, и оно жадно заглатывает ее фигуру, окружая жгучим ореолом, как будто бы она облита солнечным светом с головы до пят, и ее волосы, вызывающие восторг у многих, напитываются, наэлектризовываются этой энергией, превращаясь в тонкие солнечные нити.
Рейчел любят все: преподаватели, деканы, даже наш ректор, ее знают в ближайших магазинчиках, во всех общежитиях и греческих домах; когда Эмбер где-то появляется, мир словно кратковременно теряет рассудок и сходит с ума; влюбленные взгляды старшекурсников обегают тени впереди нее.
Я встретила ее самой первой, когда въезжала в свою комнату: она помогла мне с коробками, была невероятно мила, заправляя прядь длинных волос за ухо, и даже дослушала мое «привет, я Макс Колфилд с факультета фотографии».
Она поправила голубую сережку-перышко в ухе, сильнее загнув замок, и улыбнулась:
— Рейчел Эмбер, театральный факультет, твоя соседка. Стучи в стенку, если что!
И растворилась, скрылась, убежала.
Это был единственный раз, когда я почувствовала, что прикоснулась к золоту.
Сквозь тонкие стены по ночам я слышала, что она ночует не одна — не всегда, конечно, но в выходные точно; два голоса — ее, кошачий и мягкий, и другой, чуть грубоватый, но высокий; и я сделала вывод, что у Рейчел есть девушка. Или девушки.
Или Нейтан — потому что только что на моих глазах она снова привстала на цыпочки и поцеловала его в уголок губ, а тот даже не разозлился на такую вольность, хотя любому другому — я уверена в этом — откусил бы голову.
Кейт садится рядом со мной на резную скамейку и протягивает яблоко — кислое и зеленое, оно с легкостью помещается в ее ладони.
— Мне хочется кофе, — говорит она. — Но яблоки — тоже хорошо. Ты ведь не завтракала.
Благодарю ее, беру теплое, согретое ладонью яблоко и надкусываю — и правда кислое, но сочное; Кейт достает второе для себя, и мы просто наслаждаемся перерывом между фотографией и физикой.
Вспоминаю, что хотела спросить.
— Кейт, прости, если лезу не в свое дело, но кто твоя соседка по комнате?
Она сразу же улыбается.
— Брук с инженеринга. — Ее глаза прямо-таки сияют. — Она милая и называет меня своей Кейти. Правда, очень часто не спит по ночам, но мы придумали повесить штору, поделив комнату на две половины. И теперь никто никому не мешает. Хочешь, я вас познакомлю?
Киваю, да, хочу; мне неплохо бы найти себе еще несколько знакомых — просто для того, чтобы отклонить диагноз, доказать, что я могу что-то кроме «привет, я Макс».
Виктория уже успела переодеться — за пятнадцать минут, между прочим, — и полностью сменить макияж: ее ярко-фиолетовую помаду видно за десяток метров; и я слышу, как она рассказывает Джульет, что собирается надеть в пятницу на вечеринку у бассейна.
Вечеринка, вздыхаю я. Шумная толпа, крики, множество неизвестных людей, пива, сигарет или чего покруче-покрепче. Не для меня это, ох не для меня.
— Я словно старушка, — говорю вслух, и Кейт переводит на меня вопросительный взгляд. — Да я о вечеринке, про которую говорит Виктория. Думала о том, что мне скучно это.
— Мне тоже, — кивает Кейт. — Но я пойду, — внезапно добавляет она. — Иногда нужно вырваться из своего кокона, чтобы вспомнить, как комфортно в нем. Я думаю позвать с собой Уоррена. Как думаешь, он согласится? — Получив в ответ мой кивок, она продолжает: — Нам пора идти.
Каждая фраза Кейт — словно цитата из взрослых заумных книжек (и я сейчас не о ядерной физике), заставляет задуматься.
На физике мы работаем в смежных группах вместе с другими ребятами с этого факультета. Я быстро нахожу растрепанные волосы Уоррена, он хватает меня за рукав и тянет к себе. Отлично. Пара на проект найдена.
Мы рассматриваем линзы и преломление света, изо всех сил стараемся взглянуть на широкомасштабные спектры под другими углами, изучаем монохроматику. Уоррен полностью погружен в работу, я же витаю где-то в облаках — мне безумно хочется залечь в комнате с книгой и пролежать так сутки.
Неудивительно, что он дописывает все за меня. На мои попытки извиниться лишь отмахивается. Мы живем в разных общежитиях, но пообедать вместе на улице все равно можем, поэтому к двум часам дня я, Кейт и Уоррен садимся за деревянный столик у студенческого кафе, обсуждая прошедшую лабораторную.
— О, вот и Брук, я пригласила ее к нам, надеюсь, вы не против, — неожиданно говорит Кейт.
Сегодня Кейт Марш сильно удивляет.
А от вида Брук у меня, наверное, вообще отпадает челюсть: у нее огромные, нет, ОГРОМНЫЕ, невероятной длины розовые дреды, собранные в хвост, стимпанковские очки, черный корсет на белую рубашку и короткие шорты, украшенные шестеренками.
Уоррен тоже смотрит на нее немного странно, но потом улыбается и приветливо тянет руку.
Остаюсь я.
— Привет, я Макс с фотографии.
Брук улыбается, и улыбка ее заразительна — мои губы тоже растягиваются в ответ.
— Знаю, Кейт рассказывала о тебе… Брук, инженеринг. А ты Уоррен с физики? Кейт и о тебе говорила. — Она тепло смотрит на него.
Замечаю, что на глазах у нее большие черные линзы, да и вообще Брук, кажется, сильно перепутала эпохи — из нашей у нее разве что простые синие «конверсы» на ногах да iPhone с огромным дисплеем.
Звенят браслеты, солнце заслоняется на секунду, я слышу торопливое «привет» — и мимо нас проносится Рейчел, держа в руках поднос с гигантской колой и салатом. Она босая — кажется, свои босоножки на платформе она потеряла где-то в коридорах общежития — и громко смеется, падая на стул рядом со старшекурсниками, чудом не уронив поднос.
Кейт улыбается.
— Она как солнышко.
Брук корчится:
— Она слишком искусственна. Как можно быть счастливой постоянно? Она что, на кетамине?
— Кетамин — это снотворное, — поправляет ее Уоррен.
— А ты прям разбираешься, — фыркает Брук.
Между ними завязывается беседа, слишком жаркая и наполненная терминами, чтобы в нее влезать; поэтому мы с Кейт сначала пытаемся вслушаться, а после переходим на обсуждение выставок.
Уже когда ланч подходит к концу, двое старшекурсников ввязываются в драку — я впервые вижу, как это бывает, когда дерутся двое спортсменов: сильные и мускулистые, они наносят удары друг другу руками и ногами, стараясь попасть по болевым точкам. Слышится хруст — кажется, ломается чья-то ключица, — следом сдавленный всхлип и мольба прекратить.
Никто не вступается за них — все держатся на большом расстоянии, некоторые допивают свои напитки или снимают на камеры; я же стою, спрятавшись за Уоррена, судорожно сжимая его руку.
Драка кончается лишь тогда, когда тот, что со сломанной ключицей, прекращает дергаться; кровавый плевок победившего, звучный рык — и тишина. За драки в университете не исключают, но вносят замечания в личное дело; одно, второе, третье — и только на четвертом ты автоматически вылетаешь. Я не знаю этого парня, судя по нему, это третий или четвертый курс, поэтому, думаю, это не первое его замечание.
Кто-то относит бессознательного парня в больничное здание, кто-то выкладывает видео в сеть.
Все происходящее вокруг меня похоже на какой-то хаос.
*
Дни до пятницы тянутся медленно и однообразно: я чаще одна, чем с Кейт или Уорреном; мое любимое место у фонтана по вечерам всегда свободно, и даже в очередное похолодание мне не хочется уходить оттуда.
Я читаю журналы по фотографии, слушаю музыку через старый потрепанный iPod и медленно-медленно окончательно погружаюсь в себя.
И самое ужасное — мне совсем не хочется прекращать это погружение.
Хотя нет, страшнее этого то, что за четыре дня я не сделала ни одной фотографии на свой полароид.