Разбить самое дорогое, что у меня есть, только на секунду кажется мне бредом, а потом в стенку летит полароид и раскалывается на куски, дешевые куски пластика, как когда-то разбилась и я.
Зеркало. Подвешенные на нити снимки. Шкаф. Одежда. Все летит к черту. Все разбивается вдребезги.
Чудес не бывает, кричу я в тишину, чудес не существует, я словно ломаю свой позвоночник о металл этих слов, потому что думаю, что была наивной идиоткой, которую просто пытались задобрить.
Я крушу всю свою комнату, я ломаю ноутбук, я сбрасываю на пол наброски, переламываю к чертям все ящики, выворачиваю, бросаюсь на них, повторяя: «Хлоя, Хлоя, Хлоя». Имя, ставшее надеждой, теперь становится ядом, падающим с губ, и я режусь, царапаюсь о предметы — руки в ссадинах, царапинах, и мне хочется взять перочинный нож и вскрыть себя до костей, лишь бы выпустить остатки ярости.
У меня уже нечего ломать — внутри меня уже слишком все переломано, все просто к чертям перемолото, я уже не знаю, что мне делать: плакать, орать или снова бить стены.
Горячая, вязкая масса, стекающая из ран с моих ладоней, заставляет меня сделать вдох.
А потом продолжить.
Ко мне не заходят: теперь я не просто Макс-выжившая-Рейчел, я еще и психованная.
Сумасшедшая.
Безумная.
Хлоя Прайс, ты слышишь этот треск? Это моя последняя защита разлетается в щепки, обнажая гнилые доски.
Гнилые, как ты.
Выскоблить, вымолить, вытащить Хлою Прайс из себя не получается даже тогда, когда я режусь об острые края железных ящиков для личных вещей, встроенных в шкафы, а потом о края фотографии. Я настолько безмозглая, неловкая и неосторожная, что режусь даже о фото, окропляя его кровью.
Контроль заканчивается.
Мир тает в тумане, когда я падаю на колени, прижимая фото к себе.
Она могла все остановить. Ну почему я не думала об этом раньше?
Виновата только я сама. Только я. Больше никто другой. Не Хлоя Прайс, беспощадная мразь, а я, Макс Колфилд, трусиха, которая поверила на секунду, что можно подружиться с такой, как она.
Но я ей нахер не нужна. Это просто попытки задобрить.
Ебаные. Попытки. Задобрить.
Я словно в кошмаре, в котором за мной гонятся, но попытки убежать не увенчиваются успехом — я чувствую, что теряю силы и не могу позвать на помощь.
Бессилие.
Полное опустошение.
Непонимание, почему пресловутый бог, выхаживаемый Кейт, меня не слышит.
Я отключаюсь — мое сознание выключает мой мозг прямо посреди всего этого, — все еще держа в руках фотографию, все еще сумасшедшая и не знающая, что делать дальше.
Господи, если ты все-таки есть, забери меня, пожалуйста.
Комментарий к X. Фотографии.
Я бы хотела многое сказать, но…
Но за тьмой наступает свет, а за светом - тьма; но не всегда круг не имеет начала.
Макс _должна_ через это пройти.
Всем-всем-всем, кто хотел Кейт/Брук и Хлою: обещаю и клянусь синим перышком Рейчел - дальше будет много-много. Огромное спасибо Dragon Queen за консультации по истерикам у высокофункциональных аутистов.
с бесконечной любовью,
Инсайд.
========== XI. Март. ==========
Комментарий к XI. Март.
Наверное, я бы назвала эту главу одной из самых сильных среди всех мной когда-нибудь написанных. Так это или нет - решать только вам.
(как никогда жду отзывов, черт)
Любящая каждого из вас,
Инсайд.
каждый первый, кто умер — с приходом весны воскрес, Солнце жадно лобзает сетчатку глазниц и кожу, я не знал, что любовь — это самый тяжёлый крест, крест, который нести, несомненно, себе дороже.
всё, что я выводил по тетрадям твоим — сотри, будет лучше забыть и до нового чувства выждать.
если ты мой Нерон, значит, сердце — горящий Рим, если я твой Иисус, значит, ты отречёшься трижды.
Весна подкрадывается незаметно, погребая под собой все, что принесла мне осень, и в своем новом каждодневном ритуале я считаю, сколько дней прошло с того дня, когда от моей комнаты остались лишь голые стены.
Сто двадцать шесть дней, включая каникулы, проведенные у родителей; включая Кейт и Брук с их вечными разговорами о побеге к морю вместо занятий; включая возвращение затихших Нейтана и Виктории, которые просто делали вид, что меня не существует; включая меня и мою новую комнату.
Комнату, в которой раньше жила Рейчел Эмбер; а теперь ее объявили пропавшей без вести, собрали все вещи, месяц искали — не нашли, а потом оставили университет в покое — и нас, высушенных бесконечными допросами студентов.
Меня и Рейчел просто поменяли местами, сделав ремонт (все это время я теснилась на раскладушке у Кейт, хоть мне и предлагали другие варианты), сменив таблички, уничтожив все, что могло напомнить о тех, кто жили когда-то в этих стенах.
Я не стала новой Рейчел — никому и в голову не приходило называть меня так только из-за комнаты. Сначала мне было неловко и некомфортно, а потом я привыкла — хотя бы просто потому, что ее окно было почти в полтора раза больше моего, и я могла видеть по утрам кусочек церкви на другом конце университета.
Я по-прежнему живу без соседки, по-прежнему пользуюсь тем самым сотовым и снимаю на новенький, подаренный родителями полароид. У меня ничего в жизни не поменялось.
Кроме одного.
Хлои Прайс.
Кейт была первой, кто решилась взять меня к себе после приступа, поэтому я — полностью эмоционально мертвая — честно отдалась в ее тонкие, но надежные руки. Они с Брук выходили меня за несколько дней: постоянные разговоры, чай, настольные игры, совместный проект по фотографии, где Кейт предложила мне быть ее партнером — все это сильно помогло отвлечься от бесконечных звонков, поступающих на телефон.
И смс-ок.
И пикапа, караулящего меня у входа в кампус.
Хлоя не была бы Хлоей, если бы не хотела поговорить; а мне просто нужно было залечь на дно и пережить в себе это, и пусть все затянулось на сто двадцать шесть дней — тогда я не была готова ее видеть. Именно поэтому мне пришлось отправить ей одно-единственное сообщение в ответ на тысячи ее.
«Не нужно» прозвучало вовсе не пафосно, скорее грустно; а потом я сменила номер, комнату и перестала появляться у фонтана — потому что тогда она стала ждать меня и там; но с наступлением каникул все забылось, стерлось, сложилось в коробку памяти и заперлось там навечно.
От Хлои осталось только имя да фотография с капелькой крови, что я до сих пор храню в ящике новенького стола — просто как напоминание о своей наивности.
Брук и Кейт вернулись с каникул и кинулись в объятия друг друга. Брук не узнать: эпатажная одежда превратилась в обычные джинсы и толстовку, дреды распустились, и теперь ее темные волосы, подстриженные до лопаток, вились сзади огромной копной; никаких очков, браслетов, огромных каблуков. Брук стала Брук — именно такой ее сделала Кейт, счастливая, улыбающаяся Кейт, которая прижимала ее к себе и не могла выпустить из объятий.
Я не спрашивала у них ничего: это только их тайна, только их нежность; но по тому, как они смотрели друг на друга, все становилось ясно: это надолго, навсегда, навечно.
Не изменилось в Брук только одно.
— Гребаные дожди, я ненавижу это место за чертов климат! — Она в сердцах кидает зонтик на кровать, пока я сижу в кресле-мешке.
За окном упрямо стучит по стеклам мартовский дождь, навевая скуку — и я провожу этот вечер, распивая с Кейт малиновый чай, пока не приходит Брук и не нарушает нашу спокойную молчаливую идиллию.
— Но весной всегда дожди, — возражает Кейт.
— Ненавижу! — повторяет Брук и заваливается на одеяло, одновременно скидывая кроссовки.
Социализация дала свои плоды — я стала кем-то вроде подруги для них, а еще мы сделали несколько проектов с Китом и один — с Джульет.
И мне понравилось.
За сто двадцать шесть дней у меня не было ни одного приступа; я жила, как человек, который просто плохо адаптирован к обществу, но пытается справиться и делает это весьма успешно.