Самое темное время года стало для меня самым странным и переменчивым, но я видела надежду на лучшее в каждом своем действии и покорно поступала так, как считала правильным.
Бросьте.
Вы и сами все знаете.
Я ведь вру.
Потому что мне чертовски не хватает Хлои Прайс.
*
Поначалу мое расписание сводило меня с ума: моя нагрузка рассчитывалась на основании моего будущего диплома, поэтому три из семи дней я провожу, занимаясь фотографией в классах и лабораториях (у меня есть, например, такие дисциплины, как выставочная деятельность, композиция и техника и технология фотосъемки); по четвергам я всегда в компьютерном зале — тут у меня обработка и редактирование; в остальные дни я занимаюсь самостоятельно. Но в те четыре учебных у меня есть еще базовые часы типа истории, технологии, колористики и (внимание!) углубленной физики и фотооптики.
Это не сводит с ума, но второй семестр заставляет меня выкладываться, чтобы пораньше уйти с закрытым табелем на летний отдых.
Из нашей фотогруппы вот так тщательно занимаются только четверо: Кейт, я, Чейз, регулярно участвующая в конкурсах, да Кит, который бредит тем, чтобы снимать здания под разными углами — поэтому в выходные я регулярно вижу его убегающим куда-то за пределы университета, со штативом и фотоаппаратом.
Февраль я выдерживаю стойко — моя академическая посещаемость составляет сто процентов, в марте заболеваю, но все равно хожу на занятия, хотя регулярно кашляю и чихаю — отсюда и малина, и теплые пледы Кейт, и несколько интересных рассказов.
В субботу Брук, заявившая, что ей осточертело сидеть в четырех стенах университета, вытаскивает меня бродить по городу — я выкашливаю «нет, я занята», но она не хочет слушать: какая-то часть ее робота-дрона сломалась, и срочно нужна замена, а после Скотт собирается выпить вишневого пива, и вообще, Макс, хватит уже ковыряться в своем компьютере, пора куда-то выбираться; да, и полароид захвати.
Вишневое пиво, думаю я кисло, укладывая полароид в сумку и выключая старенький, одолженный у отца ноутбук.
На улицах Такомы сегодня должно быть очень оживленно: скоро городской праздник и ярмарка, в центральной части города все пестрит флагами и вывесками. Может быть, я тоже схожу на нее — иногда на прилавках можно найти что-то невероятно ценное.
Да, например, собственное мнение.
Брук вытаскивает меня за рукав толстовки из комнаты так быстро, что я едва успеваю запереть дверь, тащит через весь кампус и наконец выталкивает через кованые ворота на улицу, заполненную жизнью.
Привет, еще один день, наполненный борьбой с социумом.
*
Я никогда не видела Хлою во снах.
Они вообще мне редко снятся, поэтому, когда я слышу ее голос, вижу синеву ее волос и ощущаю запах сигарет будто наяву, я почти что схожу с ума.
Потому что именно этой ночью со мной происходит что-то странное — голова раскалывается на части, и я просыпаюсь от этой боли, крича: «Хлоя!» За окном янтарным фениксом на нитях висит рассвет, впитавший сны всего города; а я сжимаю виски руками и кричу в подушку, потому что еще секунду назад мое лицо нависало над идеально ровной гладью воды, разговаривающей со мной, и я слышала этот крик, который звенит в ушах, отдаваясь где-то в межреберье.
Духота пожирает меня изнутри.
Сто двадцать шесть дней — это мало или много, чтобы простить или не прощать?..
Это неважно, думаю я, распахивая окно. Это мартовский весенний рассвет, и он должен быть холодным, а не удушающим, как сейчас.
Потом понимаю: душит не рассвет, душит невысказанность слов, душит обида и глухая, серая тоска по синим-синим волосам и горьким сигаретам; и от мысли, что я могу увидеть все это прямо сейчас, у меня сжимается сердце.
Я слабая, я давно себе в этом призналась, а она трусиха; но разве это так важно, когда ты просыпаешься с именем на губах?..
Вокруг меня королевство кривых зеркал, куда ни посмотришь — каждый в какой-то маске, каждый пытается казаться кем-то, скрываясь за лживостью. Я думаю о Хлое — живой, танцующей на барной стойке, туманящей своей энергией, разговаривающей со мной и держащей за руку.
Два прикосновения к руке — это много или мало для тоски?..
Мне не нужно долго думать, чтобы принять решение — одеваюсь, вызываю такси и говорю водителю, чтобы он отвез меня на западный пляж, туда, где начинается лес. Таксист смотрит на меня, как на сумасшедшую, но перед моими глазами все еще серебристо-серая вода и сухой песок, шорох леса и шелест волн; я говорю, что дам двадцатку сверху, если он доедет туда за десять минут.
Не упустить бы феникса рассвета.
С ногами забираюсь на заднее сидение, шнурую кеды уже на половине пути, постоянно вглядываясь, роясь в памяти, и наконец вижу знак «Променад-лайн» — за ним залив Комменсемент перекрывается лесом.
Осознаю, что выгляжу сумасшедше — чувствую, знаю, вижу в зеркало заднего вида: растрепанная, в толстовке, шортах и кедах на босу ногу, с сумкой через плечо и сухими, с кровяной корочкой губами.
Плюю на это. Кому какая разница, как я выгляжу?
Хлоя мне не снилась сто двадцать шесть дней.
В мире ничего не случается просто так.
Вы верите в знаки?
Бросаю деньги таксисту, выхожу из машины и сажусь прямо на пустую дорогу. Мне нужно вспомнить, как все было. Где заезжала машина. Где она останавливалась. Куда поехала дальше.
Через минуту я срываюсь с места и бегу — потому что память вдруг прокладывает передо мной маршрут лучше всякого навигатора; сворачиваю налево, ныряю в лес и вглубь, по песку, земле и камням, несколько десятков метров; останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, смотрю вниз и вижу следы шин на земле.
Сердце бешено бьется в груди, когда я выбегаю на пляж — к тому времени во мне не остается ни капли дыхания.
Тишина встречает меня с распростертыми объятиями: ни Хлои, ни пикапа, никого; только волны, вода и ветер.
Я падаю на песок от усталости и в очередной раз ругаю себя за то, какая я идиотка.
Сны — это просто сны.
Я приподнимаюсь на локтях и еще несколько минут нахожусь в такой позе, пока не слышу за спиной дьявольски-насмешливое:
— Снова решила утопиться?
Поднимаюсь за долю секунды, верчу головой — вот она, стоит, опираясь на сухое дерево, высокая и стройная, в темной кожаной куртке, разрисованной акварелью белой футболке и серых узких джинсах, заправленных в сапоги; черно-белые браслеты на запястьях, сережки в ушах и сигареты, крепкие, как палуба фрегата; черт бы их побрал — делаю вдох и, ненавидя себя признаюсь, что по я по ним скучала.
Шаг к ней — один, второй, третий; неуверенно подхожу к Хлое — я на полторы головы ниже ее, но неровность земли словно ставит нас на один уровень.
Прайс смотрит на меня с колкой печалью; и я чувствую ее эмоции — здесь и обида, и издевка, и тоска.
Тоска.
Мы молчим, потому что мне страшно, что она иллюзия, сон, что ее нет, что это все нереально; а она просто курит и курит свои бесконечные сигареты и, кажется, совсем не собирается исчезать.
Но в ее голубых глазах я вижу огонь — тлеющее синее пламя в бесконечной пустыне льдов; и стоит мне только попытаться что-то сказать, как она взглядом заставляет умолкнуть, словно раздумывая над чем-то.
Через пару минут Хлоя почти бегом спускается к воде, где замирает на холодном ветру, настолько сильно окружающем ее, что мне кажется, будто я вижу белоснежные потоки, похожие на причудливые ленты, обвивающие ее стройную фигуру.
Кое-как спускаюсь за ней, боясь сломать ноги: Хлоя выбирает самый крутой обрыв, чтобы сбежать из лесной реальности, и, забравшись под него, останавливается в шаге от воды.
— Зачем ты…
Она достает из кармана маркер, перманентный черный — я узнаю его сразу, именно таким когда-то были сделаны надписи «Ты забрала у нас Рейчел» по всему моему телу, — и протягивает его мне. Я беру — скорее от неожиданности, чем по собственному желанию, верчу в руках и в недоумении смотрю на Хлою.