— «Ты могла меня защитить», — заканчивает Хлоя. — Ты это имела в виду, Макс. Ты имела в виду, я могла спасти тебя от этих ублюдков, сказав им, что Рейчел сбежала от скуки. Я этого не сделала. Бинго! Не все люди кидаются спасать других людей.
— Ты могла…
— «Ты могла, ты могла», — передразнивает она меня. — Все, что я могла, Колфилд, — искать Рейчел. А думать о тебе в мое «могла» тогда вообще не входило.
Я чувствую, что дрожу — меня будто ткнули носом в собственные ошибки, будто по буквам рассказали, что чувствует тот, кто все потерял — и подопытным кроликом стала Хлоя Прайс, которая до сих пор не может найти Эмбер. Я зритель в театре комедии, да только мне не смешно, а вот Прайс смеется, откинув голову назад, и я вижу дорожку слез, скатывающуюся по ее щеке.
Потому что ей тоже больно.
Потому что не дать объясниться — больно.
Потому что не рассказать, исчезнуть, оставить письмо, записку — больно.
Потому что Хлоя Прайс не боится чувствовать, выглядеть слабой или трусливой; я понимаю это только сейчас, когда вижу ее слезы и то, как она уверенно ведет машину, словно мы говорим о погоде или походе в кино сегодня вечером.
А потом я наконец складываю два плюс два — и слова Хлои ложатся в картину происходящего недостающими частями мозаики: ее признание о Рейчел ничего бы не изменило; а спрашивать, искала ли она Эмбер, — глупо, потому что Хлоя из тех, кто бросится первой на копья ради любви.
Значит, Эмбер просто испарилась, отделавшись от нее, подставив меня, заставив за ней бегать половину участков Такомы.
Внезапно улыбаюсь внутри себя: Рейчел действительно солнце. Кажется, что рядом, но если захочешь — не достанешь.
— А сейчас входит? — спрашиваю ее я.
— Что? — непонимающе переспрашивает Хлоя.
— Думать обо мне. Сейчас это входит в твои планы?
— Я же обещала доказать тебе, что ты необыкновенная, — фыркает она. — Я от своих обещаний не отказываюсь.
Когда мы стоим на светофоре, Хлоя вдруг задумывается на секунду, а потом стягивает с себя шнурок с пульками и вешает мне на шею. Тяжесть крупнокалиберного металла сразу же заставляет меня наклониться вниз, но я быстро выпрямляюсь.
— Хлоя?..
— Пусть побудут у тебя. Говорят, они приносят удачу, — усмехается она.
Я улыбаюсь, растерянно и счастливо, и шепчу:
— Как и ты.
========== XII. Хлоя. ==========
Та самая песня: Florence + The Machine - Never Let Me Go
Давай с тобой почаще говорить?
Ты можешь прошептать, а я услышу. Ты вроде бы не знак, что послан свыше, но сердца чёткий, выверенный ритм, но голос, разорвавший тишину, всё то, что я могу назвать бесценным, ты для больного стала Авиценной, я видел крест —
И я к нему шагнул.
Я пялюсь в экран ноутбука, наверное, уже второй или третий час, не меняя изображения, становясь воплощением шутки про вечный рабочий стол.
Горячий душ и гора таблеток все-таки спасают меня от повторной простуды, но это не отменяет того факта, что Хлоя Прайс неделю назад скинула мне сообщение на почту: «Скоро увидимся» — и исчезла.
Ну, нет, исчезла — слишком громкое слово, я бы сказала, увязла по уши в работе, потому что, как ни зайди в бар, Хлоя оказывалась занята так, что бросала мне: «Привет, Колфилд» — и уносилась с подносом обратно в зал. Никогда бы не подумала, что по вечерам после моей учебы здесь могут быть забиты все столики.
Я уже даже познакомилась с барменом Тисом, тем самым викингом, и новым татуировщиком Люком (прежний все-таки не выдержал фиаско с зеленым цветом и уволился), который, кстати, сейчас учится у нас в магистратуре. Каштановые, вьющиеся по плечам волосы делают Люка похожим на Людовика XIV; поэтому он занимает целых два снимка на моей новой полароидной стенке.
Но Хлою мне не поймать: словно бумажный змей, она выскальзывает из рук, прячется от взглядов, и я знаю, что под ее майкой до сих пор не оттертые до конца надписи.
Поэтому, прожив еще одну неделю, постоянно перебирая тяжелый кулон, бережно спрятанный под футболкой, я набираюсь смелости и, в очередной раз заехав в «The Red Hot», встаю у Хлои на пути.
Взъерошенная, вспотевшая, порядком вымотанная Прайс смотрит на меня, как на хлебные крошки, валяющиеся то тут, то там.
— Тис сказал мне, что ты работаешь две недели без выходных, — говорю я, стараясь вложить в свой голос максимум уверенности.
— Да, есть такое. — Хлоя огибает меня, изворачивается и забирает грязную посуду со стола.
— Зачем? — Иду за ней.
— Предположим, мне нужны деньги, — кривится Прайс.
Хлоя вновь отворачивается, принимая заказ, но я хватаю ее за руку и под недоуменными взглядами присутствующих выталкиваю из бара на улицу.
— Колфилд, какого хрена?
Действительно, какого хрена я беру ее за руку и сама куда-то веду?
Конечно, она пользуется этой минутой, чтобы закурить — я оказываюсь в клубу дыма просто потому, что сделала что-то не так, как хотел этот сгусток умирающей синей энергии.
— Я хочу с тобой поговорить. — Кажется, это звучит слишком отчаянно. — Удели же мне время!
— О, бунтующая Макс — это так сексуально. — Прайс ехидно ухмыляется. — Чего еще ты хочешь?
Я краснею, а Хлоя опять смеется.
— Ладно-ладно, признаю, — она взмахивает сигаретой, — я чутка забила на тебя, но я исправлюсь. Завтра после смены, ок? — Предпоследняя затяжка. — Я закрываюсь одна, заодно и поболтаем. — Сейчас она в последний раз выдохнет дым, потушит сигарету и испарится, я это знаю.
Случайное прикосновение руки к руке — и Хлоя снова исчезает, оставляя за собой лишь дрожащий воздух.
И стоит ли говорить, что я жду завтрашнего вечера больше, чем чего-либо?
*
По будням «The Red Hot» работает до десяти, по пятницам и субботам — всю ночь, а в воскресенье закрывается в девять, чтобы можно было успеть навести порядок и подготовиться к следующей неделе.
И все бы замечательно, но в восемь утра в понедельник у меня первая пара фотофизики, и как встать на нее, если мне удастся заполучить Хлою хотя бы на пару часов ночью, я не имею никакого понятия. В последнее время я сплю крепко и много, поэтому жалких восьми часов мне не хватит на то, чтобы выспаться.
Но сейчас важно не это. Потому что я опаздываю, я чертовски опаздываю: уже почти десять, а я до сих пор не сделала развертку на завтрашнюю оптику — детали грустно смотрят на меня со стола.
К черту пару. К черту домашнее задание. К черту все.
Заскакиваю к Кейт. Они с Брук лежат на полу, укрывшись пледом и смотря кино на экране ноутбука, дергая ногами в воздухе и то и дело смеясь. Прошу Кейт сдать завтра за меня папку, если меня все-таки не будет — ну что-то же я там сделала.
Марш молча кивает, Брук вскользь замечает, что ночные похождения могут быть опасны и куда проще приводить кого-то сюда, чем бежать к кому-то туда, и я слышу, когда закрываю за собой дверь, тихое:
— Бедная Макс…
Но фраза не остается у меня в голове, она будто проходит сквозь меня, не оставляя следов или зацепок.
В моих мыслях только Хлоя, к которой я лечу, прихватив в сумку пару горячих сэндвичей, сделанных специально для нас, и закинув туда полароид с новыми кассетами и запасную футболку на случай, если…
Если вдруг Хлоя предложит переночевать у нее.
Она ведь может, да?
Несусь по улице вниз, сворачиваю налево вдоль широкой стены к уже погасшей красной вывеске и толкаю тяжелую дверь, сразу же оказываясь в царстве теней и света.
Хлоя мягко двигается в приглушенном свете фонарей и пыльных, едва работающих гирлянд. Она в тех самых джинсах с невероятно огромными прорезями и майке, в которых была в тот первый раз, когда я пришла сюда зарядить телефон; стоит спиной ко мне, подпевая незатейливым мотивам «Aerosmith», тряся головой на особо громких нотах и снимая флажки с потолка.
Мне так хочется на нее смотреть.
Так хочется прикоснуться.
Не понимаю, откуда это желание и тянущий, словно заполненный водой, шар в области сердца: она же ничего такого не делает, кроме как монотонно сдергивает цветные прямоугольники и бросает их вниз; да только каждый раз при этом она выгибается дугой, чтобы достать до очередного, и отчетливо громко выстукивает ногой в такт песне.