— Колфилд, я не знаю, что ты делаешь со мной. Я не знаю, как ты это делаешь. Но я не хочу это прекращать, ладно? Просто… не прекращай. Пожалуйста.
У меня хватает смелости задать только один вопрос, ответ на который кружится в воздухе белоснежным ветром:
— Почему?..
Она выдыхает это, словно дым, и эти слова пахнут сушеными травами, цветными подушками, закатами и рассветами, а еще проявленной пленкой и свежими фотографиями на стенах.
— Потому что я люблю тебя, Макс Колфилд. И даже не думай меня оставлять.
Я просто целую ее в ответ, потому что я не хочу говорить о своих чувствах сейчас, потому что я хочу показать ей, что я доверяю ей и никогда, никогда, никогда не брошу.
И у меня нет никаких способов, сюрпризов или прочего, нет красивых слов и сломанных сигарет, есть только одно.
Я снимаю футболку и кладу руку Хлои себе на сердце.
И в воздухе, заполненном нами, звездами, небом, шумом волн, крошечными песчинками, я держу ее руку и повторяю за ней, чуть проще, потому что не умею красивыми словами, не умею так, как она, но обязательно научусь:
— Люблю тебя, Хлоя Прайс.
Комментарий к XIV. Шелковая нить.
Это предпоследняя глава; и как так выходит, как так складывается - я не знаю.
Просто наслаждайтесь цветами Макс и Хлои, пожалуйста; потому что они такие прекрасные.
Я не успела ответить на предыдущие комментарии, но знаете - я люблю каждого, кто их оставил. Просто сейчас… сейчас все не об ангелах.
с тяжелой головой
Инсайд.
========== XV. По другую сторону. ==========
Комментарий к XV. По другую сторону.
В тексте используется собственный вольный перевод той самой песни “Florence + The Machine - Never Let Me Go.”
Найди то, что полюбишь больше всего — и позволь этому убить себя.
И мне так хорошо, и я иду ко дну, но я не отступаю, я просто сдаюсь.
Наверное, то, что происходит дальше, можно назвать занятием любовью, только Хлоя не укладывает меня на землю, не держит в своих руках, а мягко поворачивает к себе спиной, заставляя опереться бедром на теплый металл машины, а потом целует плечи — тонкие дорожки поцелуев налево — вверх — вниз — направо; проводит ладонями по ребрам, снова слушает сердце, дышит мне в макушку и отставляет локоть правой руки так, чтобы я полностью опиралась на него.
Пусть это трудно выдержать, но это единственный путь спасения для меня. Чертов выбор так сложно сделать — но сейчас я уже на глубине океана, и он раскатывает надо мной свои волны.
Это странное чувство: в метре от моих ног обрыв, сзади — теплая-теплая Прайс, и повсюду ее пальцы. Они цепляют мою футболку, мнут край, вычерчивают спирали, и я таю, подчиняясь каждому движению, потому что мой внутренний сад, мой бережно выращенный за эти несколько месяцев сад цветет сразу всеми цветами, и я чувствую, как стебельки касаются меня, чуть щекоча кожу.
Я никогда бы не подумала, что на глубине в тысяче миль на дне океана для меня нашлось место, где я смогла успокоиться.
У меня никогда не было ничего подобного, но когда я пытаюсь сказать это ей, она лишь выдыхает тихое «ш-ш-ш» мне в плечо, и розы внутри меня раскрывают свои бутоны. Каждое прикосновение — квинтэссенция нежности, отсутствие парадигм правил, крах всех моих стен и преград. Хлоя делает что-то невероятное — и это не секс, не прелюдии, описанные в книгах, это вообще что-то неземное, словно она не с этой планеты. На кончиках ее пальцев искрит энергия, металлически-стеклянная, с голубоватым отливом, и с каждым движением руки я все сильнее ощущаю, как то, что держало меня, приковывало к земле, отходит.
Я в объятиях океана, таких ласковых и холодных; моя молитва — самая искренняя, но я не знала ее прежде; и я снова вижу небеса, которые перестают отторгать меня, потому что океан подносит меня к ним на руках.
Как передать словами то, что происходит? Расстегнутая пуговица на джинсах, задранная майка, ее руки на моей груди, а после — ниже, под бельем, и все пульсирует, горит и пылает тысячей бордово-алых искр. Я кусаю губу до крови, потому что не умею стонать — только дышать, едва-едва, словно сквозь мои легочные альвеолы тоже проросли цветы, и долгий, первый в моей жизни оргазм не накрывает с головой, не становится очередной строкой из книги, нет, я думаю, что он словно начинает наши с Хлоей отношения заново, ставит новую красную строку.
Все, что есть сейчас — это мои дрожащие, подкашивающиеся колени, ее влажные губы и запах, окружающий нас, солоновато-терпкий, как морская вода в шторм.
— Ты — мой шторм, — шепчу я ей, и Хлоя кивает, словно делит со мной эту мысль.
Под ногами плещутся синие-синие волны залива.
Оправляю футболку, обнимаю Хлою и спрашиваю:
— Интересно, насколько там глубоко?
О нет. В ее циановых глазах снова заплясали чертенята, те, которые погасли на несколько секунд, пока мы… занимались любовью?
— Хочешь проверить?
— Ты что, сумасшедшая? — смеюсь я.
И осекаюсь.
Раскол.
Схизма реальностей.
Две половины неба — яркое, солнечное, наполненное Хлоей, цветами и шумом волн, и другое, туманное и дождливое, необычного маренгового цвета, без единого облака — вновь сплетаются в моем сознании.
И на этот раз я не могу это преодолеть, потому что меня как будто разрывает напополам, а потом неправильно, поменяв части местами, тупой иглой пытаются сшить заново, но безуспешно.
Я хватаюсь за голову, потому что из носа рекой льется кровь, капает на песок, на кеды, заливает все вокруг, и голова снова взрывается болью.
И стакан, стакан, который стукается стеклом о зубы, вновь дарит горечь на языке и во рту.
Я вижу стены.
Здесь, в расколотом мире, на краю сознания, я вижу стены — таких оттенков я не видела никогда, лофтовые или кирпично-красные, я не знаю, я просто в комнате, а не здесь, и мне страшно, до жути страшно, до содранного горла, до крика, до развороченных ногтей в попытках впиться в ладони.
Звон стекла.
Я снова здесь, снова рядом с Прайс, прижимаюсь к ней, а она меня отталкивает, тянет куда-то, и я слышу над ухом ее яркий, как и она сама, голос:
— Давай вместе, Макс, за руки! Только не отпускай меня, ладно? Только не отпускай меня!
Она крепко сжимает мою руку, пока я тщетно пытаюсь заглянуть ей в глаза, увидеть отражение солнца в них, остаться здесь, с ней, но Хлоя словно специально отворачивается, делает несколько шагов вперед и говорит:
— Давай, суперМакс, вперед, навстречу ветру!
Секунда — и она уже отталкивается от края обрыва.
Но, когда я падаю, крича от ужаса, в волны бушующего залива, я понимаю, что Хлоя осталась наверху, а мою руку обжигают лишь царапины от ее ногтей.
И в последний раз в этой реальности я слышу ее голос:
— Только не отпускай меня, Макс! Не вздумай меня отпустить!
Удар спиной о воду.
Боль.
Темнота.
Никогда не отпускай меня.
Никогда не отпускай меня.
Никогда не отпускай меня.
Никогда не отпускай меня.
*
Я делаю вдох, и горечь во рту усиливается.
Смотрю на свои руки: зеленый облупленный лак, все те же силиконовые браслеты, несколько царапин.
Стакан ударяется о деревянную поверхность стола.
Стоп.
Я что, в общежитии? А где Хлоя?
Еще раз смотрю на свои руки. Я не помню, чтобы красила ногти в такой цвет, как и не помню уже почти этой комнаты, старой, неотремонтированной, с трещинками на стенах, увешанных полароидами — в основном в темно-красной гамме, в эпохе «до Хлои», когда синий еще не стал цветом моей жизни.
Что происходит? Я спала?
Небо за окном пасмурное, кажется, что вот-вот начнется дождь. Голова больше не болит, только красные пятнышки крови на рубашке напоминают о произошедшем.
Смотрю на упаковку таблеток: последнюю я выпила только что, рядом валяются еще несколько пустых блистеров, странно, я не помню, чтобы в комнату Рейчел кого-то подселяли.