Совершенство.
Про Эмбер у нас говорят, что она зажигает солнце, от которого в груди нестерпимо горит, а от жара плавится сама медь; и можно греться этим солнцем сколько угодно, главное, не позволять миру вокруг себя расколоться и разбиться, иначе, когда она уйдет в зенит, ты станешь отколотым куском гранита.
Но я смотрю на нее — и вижу просто красивую девушку, которой завидую разве что в том, что она умеет легко ладить с людьми.
Я не собираюсь быть куском камня, как не собираюсь делать ее своим персональным солнцем.
Раз уж на то пошло, я вообще никого не собираюсь делать своим солнцем.
Поэтому я, прикрыв за собой дверь, протягиваю ей браслет и, улыбаясь, говорю:
— Твоя подруга вчера забыла это у меня. Просила передать.
А дальше…
Вы когда-нибудь видели, как плавится и медленно умирает человек? Как искажается лицо, слишком близко поднесенное к огню? Все эти яростные морщины-складки, опущенные кончики губ, сдвинутые брови и попытки перестать существовать, лишь бы не чувствовать боли?
Вот именно с таким лицом Рейчел Эмбер поворачивается ко мне, выхватывает синий браслет и болезненно-озлобленно шипит:
— Откуда он у тебя взялся?
Я делаю шаг назад.
— Твоя подруга была у меня вчера вечером, просила передать.
— Что значит «была у меня вчера»? — Рейчел выпрямляется, и я вижу, что ее губы сухие и искусанные.
— О боже, — выдыхаю я. — Она заскочила на секунду. Сказала, что прячется от тебя. Просила передать. Все. Не за что, Рейчел. — И, сама не зная, откуда взялась во мне эта смелость, говорю: — Не ревнуй.
И тут Рейчел начинает думать — она хмурит брови, странно перебирает пальцами в воздухе, будто разминает их перед тем, как напасть.
Рейчел долго думает, какую из тысячи масок ей надеть, и в итоге выбирает самую прекрасную и лицемерную; улыбается своей белоснежной фирменной улыбкой и отвечает:
— Я не ревную, Макс. Она никогда в жизни даже не посмотрит на такую, как ты.
Вспыхиваю, но, зная, что все равно не найду, что ответить, и сдерживая внутри себя взрыв тысяч комет, выхожу, громко хлопнув дверью; чей-то плакат с изображением Эйнштейна падает и остается лежать на полу дощатого коридора с кривым дешевым красным ковром.
«Рейчел Эмбер — сплошная фальшивка», — озлобленно пишу на первом попавшемся листе бумаги, а затем комкаю его и выбрасываю в мусорное ведро у стола.
Мне просто необходимо освежиться, думаю я. Необходимо сунуть голову в ледяной душ, подержать ее там пару часов, выпуская пар, а после…
Стоп.
Я что, злюсь на то, что какая-то девушка никогда в жизни на меня не посмотрит?
Touché, Макс. Так недолго и с ума сойти.
Комментарий к II. Макс с фотографии.
Боже мой, спасибо, спасибо, что вы со мной. Мы только подходим к завязке мелкими шагами, поэтому немного матчасти ждет всех.
Я люблю каждого из вас, спасибо за эти чудесные отзывы и комментарии!
========== III. Рейчел Эмбер. ==========
переживая сознание о тебе;
думаю рвано и ранено о тебе;
и убедительно в роли себя
для других существую.
сколько веселья вокруг —
а счастливых нет.
Октябрь проходит спокойно, уступая место ноябрю, и я не вижу в нем больше ни вспышек синих волос, ни масок Рейчел, только бесконечное серое небо в обещанном солнечном климате.
Ноябрь приносит мне новые знакомства — и я потихоньку начинаю выползать из своего панциря и даже знакомлюсь с несколькими людьми; фраза «я Макс с фотографии» звучит все легче из моих уст — и мне нравится это.
Мне нравится то, что я больше не прячусь в каком-то пузыре, но мне все еще страшно протягивать руку, разрывая оболочку, каждый раз, когда в моей жизни появляется кто-то еще.
Кита с моего курса я впервые вижу тогда, когда он бинтует руки, — краешком глаза я замечаю, как ему в этом помогает Кейт. Она осторожно перекрывает бинты новыми слоями марлевой ткани и что-то тихо нашептывает — наверное, молитву.
Кит похож на типичного студента из сериалов или фильмов: каштановые, вечно растрепанные волосы, очки на все лицо, безразмерные толстовки, джинсы и разношенные кеды; и от общества других его отличает только одна деталь. Однажды я работала с ним в паре — его руки постоянно перебинтованы, и он редко когда касается чего-то чужого: например, мою камеру он использовать не смог, зато поделился своей — и довольно тяжелый зеркальный Nikon заиграл всеми красками у меня в руках.
С Китом приятно поговорить: он всегда выслушает, выскажет свое мнение, но никогда ничего о себе не расскажет; но я знаю, что он посещает психиатра в городе — он как-то обмолвился об этом. Психиатра он называет не иначе как «кандидат психиатрических наук доктор Риммус» — сложно было не запомнить такое.
Единственное, что я узнаю о нем без его ведома, это то, что он значится в списках на социальную стипендию как сирота; значит, у него совсем никого нет в этом мире; и я вновь протягиваю руку сквозь свой шар-оболочку: привет, я Макс.
И он тепло пожимает ее, улыбается — и через некоторое время становится моим постоянным партнером на уроках у Хансена. Эти занятия не требуют тесного контакта, но иногда мы можем обсудить или оспорить точки зрения друг друга при всей группе, и это здорово.
Кейт подает мне очередное яблоко, я прячу его к себе в сумку, и мы вместе идем на математику — абсолютно глупый и совершенно не поддающийся изучению предмет, который ведет не менее невыносимая скрюченная втрое женщина по фамилии Маркиз.
Когда мы вышагиваем по дорожке из цельных, вделанных в землю камней к корпусу, я слышу знакомый смех — чуть грубоватый, но наполненный искренностью, и следом за ним — новую вспышку хохота.
Кто-то грубо толкает меня в плечо, я отшатываюсь и падаю в грязь; Кейт везет больше, она остается стоять на ногах — и кидается ко мне, протягивая руку.
— Макс, ты в порядке?..
И вот меньше всего сейчас я хочу слышать…
— О, это же та самая Макс с фотографии!
Вспышка синих волос озаряет пасмурное небо, я поднимаю голову и хмуро киваю.
Ну почему, почему именно вот это чертово «Макс с фотографии» звучит из ее уст словно насмешка? Как у нее это получается? Она будто подчеркивает разницу в наших статусах, говоря: «Ты — только твои фото и больше ничего». Но мы же на одной планке, так к чему все эти полуиздевки?
Рейчел обнимает незнакомку за плечи, та ее — за талию, они тесно прижаты друг к другу, и я вижу вишневый оттенок помады Рейчел на губах человека, доставившего мне столько дискомфорта.
Они целовались?
Одергиваю себя: блять, Макс, конечно, они целовались, они же спят вместе.
И этот вишнево-бордовый цвет, криво размазанный по губам незнакомки, заставляет меня прикусить себе щеку изнутри, чтобы не убежать: мне становится так неловко, некомфортно и неприятно, словно я не только упала в грязь, а еще повалялась в ней и отправилась в таком виде на прием к президенту.
Рейчел целует ее в щеку, оставляя еще один след, и кокетливо ведет плечом:
— Нам пора, — еще теснее, еще ближе, еще жарче, — поверь, тебе понравится закулисье. В это время там никого нет.
— И я смогу узнать все тайны? — вкрадчиво спрашивает незнакомка.
— Пойдем, покажу тебе весь свой мир. — Рейчел улыбается и тянет ее за руку. — Прости, Максин, что так вышло! — Они скрываются так быстро, что даже Кейт не успевает ничего сказать в ответ.
Я встаю, отряхиваюсь и слишком поздно, но все же говорю:
— Макс. Никогда Максин.
*
Ноябрь превращается для меня в сплошной водоворот синего цвета, потому что я вижу ее везде — синие волосы, рваные футболки, стальные пульки на шее, высокие ботинки, смех и Рейчел рядом. Откуда она взялась здесь? Почему я не обращала на нее внимания раньше? Черт возьми, мне хочется стереть встречу у фонтана огромным ластиком, подаренным папой.
Синеволосая ошибка преследует меня везде, но я не знаю о ней ровным счетом ничего, как и Кейт, как и Брук, Уоррен, Кит и остальные; о ней знает только Рейчел, которая называет ее своей девочкой и берет огромную колу на двоих, тайком щедро подливая туда виски.