Но к остальным теперь присоединяюсь и я: видя их постоянно вместе, трудно отвести взгляд — живая, цветастая Рейчел и синеволосая незнакомка, выглядящая так, словно способна растерзать любого, кто нарушит ее личное пространство. Да уж, она не я, до сих пор переживающая по поводу ее пальцев, коснувшихся меня тогда у фонтана.
Я знаю, что Рейчел учится на моем факультете, но по другой направленности — что-то связанное с театром, кажется, потому что с августа они готовят какую-то пьесу к ноябрьским праздникам; но я никогда не видела ее подругу рядом с ней в учебное время, из чего сделала вывод, что та либо старшекурсница, либо не учится у нас вовсе — и тогда проникновение на территорию университета будет жестко караться.
Но, принимая во внимание то, что с синеволосой здороваются так же тепло, как и с Рейчел, — только руку пожимают, а не лезут в щеку целовать, можно сказать, что она здесь уже очень давно.
Я настолько часто думаю о ней, что стала называть ее про себя «N»; потому что синие всполохи в окружении золота звезд — повсюду; и я понимаю почему: «девочка Рейчел» дробит мой панцирь одним взглядом своих синих (голубых?) глаз; я чувствую в ней опасность для своей прочной оболочки, в которой живу; «девочка Рейчел» как гроза: того и гляди подойдет и скажет свое издевательски-смешное «привет, Макс с фотографии», и меня от этого дернет, словно током в тысячу киловатт.
Пожалуйста, скрещиваю я пальцы, я не хочу видеть ее сегодня.
Но я все равно вижу — потому что она целует Эмбер за углом корпуса; потому что Рейчел обнимает ее за талию и притягивает к себе, шутливо целуя в нос; потому что они влюблены, и, черт возьми, непонятное чувство скребет у меня на душе.
*
Рейчел Эмбер из тех, кому все равно, двигаясь по наклонной, движение это вверх или вниз, ей просто на это наплевать; она толкает колонны в числе первых, первой стелет кровать, первой в нее падает.
Рейчел Эмбер первая встает с утра, первая танцует под душем, первая кричит «привет», подбирая время в свои ладони с идеальным маникюром.
Рейчел Эмбер знает, что весь мир для нее течет как река, верная берегам; поэтому она первая берет на слабо, первая делит и властвует, бросается в костер и рубит сплеча.
Эмбер наплевать на всех, потому что она знает: самые страшные и опасные враги обычно слабы в своей озлобленности и не несут в себе ничего, кроме пустоты и ненависти.
И в этом ее боль и кайф, в этом ее вода и пламень, бездна и Эверест, война и мир, и этот восхитительный золотой крест Рейчел гордо принимает и стремится нести вперед, расправив плечи, ловя спиной чужой свист и удары плетей; она знает: пройдет время, ничего не изменится — ведь это она всему виной, ей это и терпеть.
Рейчел пишет СМС своей девочке: иди ко мне, и та бежит, ломая преграды, оставаясь до заката, уходя до рассвета, помнит о каждом дне, как помнят о преддверии ада.
Потому что для Рейчел Эмбер нет никого важнее, чем она сама.
*
Наверное, пик моей одержимости наступает тогда, когда я делаю первый снимок «N» — они с Рейчел (кто бы мог подумать) валяются на холодной земле под последними в этом году лучами солнца; и этот кадр — золото волос с синими перьями в них — западает мне в душу.
Щелчок, вспышка!
И капризный голос Виктории за спиной:
— Когда мне давали брошюрку об этом месте, там было сказано, что в Такоме достаточно теплый климат. Внимание, вопрос: плюс четыре в ноябре — считается теплым климатом?.. О, Колфилд, ты знаешь, что если взять твой полароид и быстро пробежаться с ним, то он рассыпется?
Ее вечная свита — три или четыре ярко раскрашенные всеми цветами косметики девушки — смеется.
— Прямо как ты по утрам, — говорю я ей. — Тоже вечно вся рассыпаешься.
Не самый лучший или достойный ответ, но я хотя бы не замолкаю от страха.
Виктория фыркает: ей просто не хочется спорить или у нее слишком хорошее настроение; кричит «Рейч!» и убегает к Рейчел, приподнявшейся на локтях, чтобы поздороваться.
Не испытываю никакого желания смотреть на очередные лицемерные лобзания, пожимания рук и слышать «о, Макс с фотографии», поэтому буквально запрыгиваю на сырую скамейку к Киту, сидящему с ноутбуком.
Кит слишком занят, чтобы обратить внимание на то, что Макс Колфилд только что чуть не опрокинула скамейку, плюхнувшись на нее со всей силы. Он старательно обрабатывает в фоторедакторе проект на следующий урок, и я хватаюсь за голову: моя фотография еще даже не отсканирована.
— Хе-хей, Макс, — говорит он. — Я тут кое-чего накидал. Мне стыдно за каждый штрих, но лучше так, чем получить низкий балл.
Он нажимает «просмотр», и через секунду на экране появляется главное здание нашего университета с высоты птичьего полета: отдельные корпуса кирпично-красного цвета, светоотражающие окна на лабораториях, несколько огромных стадионов и даже маленькая церковь. Кит выбрал самое лучшее время для съемки — рассвет, и каждая деталь в нашем студенческом мире освещена солнцем.
— Я одолжил у Брук квадрокоптер, — объясняет Кит. — Мне пришлось буквально умолять ее прицепить к нему мою камеру и сделать снимок с помощью пульта. — Он показывает фото без обработки — не такое насыщенное и яркое, но все равно завораживающее. — Вот, теперь обрабатываю. А ты что придумала?
— Э… Я… У меня… Я еще думаю, в общем, — пытаюсь сказать я, осознавая, что не сделала ни одной фотографии, а затем резко встаю, убедившись, что вся компания, с которой мне так не хочется видеться, куда-то ушла. — Пойду тоже готовить. Не простудись.
Кит весело улыбается, машет забинтованной рукой вслед и вновь утыкается в монитор; я же возвращаюсь в комнату, открываю крышку сканера и среди десятка фотографий нахожу ту, что смогу представить завтра.
К полуночи у меня получается то, что я хотела, — переплетение двух цветов: пестрые прядки сапфира на золотом полотне вьющихся волос, головы, повернутые друг к другу, и солнце, застывшее между ними.
И я ставлю сама себе высший балл просто потому, что Макс Колфилд осмелилась подойти к людям ближе, чем на десять метров, и поймать такой удачный кадр.
За стеной стоит тишина.
*
А потом все меняется.
За один час понедельничного утра все переворачивается вверх дном: общежитие, университет, люди, я.
Потому что Рейчел Эмбер исчезает. Пропадает. Растворяется.
Бесслед-но.
Как пылинки исчезают при приближении дождя, как солнце скрывается среди туч, Эмбер пропадает, оставив одну лишь записку, скомканную бумажку у себя на столе, на одной стороне которой моим почерком написано, что она сплошная фальшивка, а на второй — «Прости, Хлоя».
Разумеется, никто не стал искать причину исчезновения Эмбер во мне — в конце концов, мы были совершенно не знакомы, разговаривали два раза в жизни, да и имя «Хлоя» мне абсолютно ни о чем не говорит.
Для всех них я гик, хипстер с полароидом, нелюдимая, взъерошенная девочка, которая что-то забыла в университете; шутки про мой полароид были актуальны в августе, затихли к сентябрю, но сейчас возобновились — просто потому, что в центре внимания вдруг оказалась я, а не Чейз.
Брук сообщает, что раз это так легко — привлечь внимание, — то она тоже пойдет собирать вещи и писать тупые записки.
Виктория делает вид, что убита горем, но я-то уже знаю, что теперь среди королев у нее не будет конкурентов — и она тихо надеется, что заберет себе весь гардероб Эмбер. Ставлю свой полароид на это.
Кейт обещает за нее молиться. За Викторию или за Рейчел, я не уточняю.
Итак, в понедельник утром Рейчел Эмбер бесследно пропадает, оставив вещи в комнате нетронутыми; и пока мы толпимся в коридоре, я судорожно пытаюсь вспомнить, где могла видеть красные «Мальборо», брошенные у нее на столе, да и курила ли Рейчел вообще.