фотографии с экспозиции. В больших зеленовато-лазоревых глазах — непомерная,
всепоглощающая грусть.
Худая, тогда мне показалось, что ее можно спрятать в кармане пиджака вместе со всеми
пожитками. Она с тех пор почти не изменилась. Короткое, кристально-белое каре из
нещадно выжженных осветлителем волос, тонкие, гранатовые губы. Маленькая родинка у
рта. Вечные платья с цветочным принтом, купленные на Уделке.
И вот, который год живем здесь, деля квартплату, пачки сигарет и прочие удобства.
Воспоминания против воли отвлекали от реальной жизни, комом наваливаясь изнутри.
Она сидела на кухне, смотря в открытое окошко и куря. Дым походил на облака, словно в
квартире была своя биосфера. Не удивлюсь, если так и было. Все жилище еще прошлым
летом мы покрасили белой матовой краской, которая потекла к чертям от влаги. Поэтому
на следующую весну все стены были в разводах. Но на взгляд «деятелей искусства» все
стало только красивей. Свет горел только в прихожей, и кухня была в полутьме, лишь
иногда отблеск машинных фар освещал подоконник да Линино лицо. Бретелька платья
свалилась с её плеча, оголяя выпирающую кость. Это был дом отчужденных. Это был
дом, в котором жили пустые человеческие оболочки.
Старый холодильник времен Союза заскрипел. Взгляд опустился в его нутро. Есть
расхотелось. Я просто сел рядом с женщиной, вытащил из потрепанной пачки сигарету и
тоже закурил. Это было привычное времяпрепровождение. Песнь дождя расслабляла.
Вновь капли просачивались сквозь потолок и капали в вазу, явно недовольную таким
бесцеремонным обращением. Соседка посмотрела на меня понимающим взглядом, чуть
кивнула головой. Нужно было пойти на чердак и поставить таз там, чтобы потолок не
тяжелел, разбухая. Лина боялась туда ходить, считая, что на чердаке живут маньяки. Это
была маленькая слабость, которую я ей позволял. Я тенью вышел в коридор, подобрал
тазик, стоящий рядом, и прямо в тапках выскользнул из квартиры.
Где-то на лестничной клетке завывала странная мелодия. Скулила, трепетала,
обрывалась. Ветер подхватывал ее неравномерно, выдирая пласты смысла, слова,
предложения. Словно тот, кто ее пел — гавкал. По стенам стекали новые обрывки фраз;
становилось жутко. Никто, кроме меня, не слышал эту какофонию. Она смешивалась с
шумом дождя, с громом снаружи. Кажется, лестница Бога в небо шаталась, и грохот этот
разносился по всему миру.
Мелодия вела на чердак, это было очевидно.
Вверх по стертым ступенькам, один пролет, и вот я стою перед деревянной дверью.
— Мне никогда не быть с тобо-о-ой, — кто-то протяжно завывал, и голос этот пробирал до
дрожи. [1]
Я неуверенно толкнул дверь и сначала ничего не заметил. Но на мгновение сверкнула
молния и пробралась сквозь заколоченные окна. И, черт возьми, этот момент
отпечатался в моей черепной коробке на всю жизнь.
_________________________________________________________
[1] - Здесь и далее цитируются строчки из песни группы Король и Шут - "Оборотень".
#3 Демон и его шкура
Мне показалось, что сам дьявол был в этом помещении. На полу, в углу, сидел кто-то. На секунду я подумал, что это человек. Но ошибся. Таз выпал из моих рук.
Руки его были непропорционально длинны, лохмотья, заместо одежды, черными лоскутами свисали со скелетоподобного тела. Полуприкрытые глаза горели адским огнем. Изо рта стекали красные капли на подбородок, сумасшедшей струей размазывались по полу.
Существо увидело меня и улыбнулось беззубой улыбкой.
Тут я понял, что ошибся. Глаза, рот, руки — все это присуще лишь человеку. Глаз у него не было, как и рта — просто темные дыры, изнутри освещаемые мертвым пламенем. Не руки — обломки, похожие на старые деревья, сломанные тайфуном. Не ноги — кости давно умершего существа, перемотанные веревками.
Страх перед этим сковал меня железными цепями. Я не мог ни пошевелиться, ни даже открыть рот. Остались лишь одни глаза да уши. И безразмерный, вездесущий страх.
У его ног покоилась огромная собака. Она чуть рычала. Животное двинулось, и я понял, что снова оплошал. Это была огромная волчья шкура, с головой и пастью, лапами и хвостами. Но пустая изнутри. Шкура поднялась, неуверенно пошатнулась, громыхнула костями, висящими словно в воздухе. Ребра ее были окровавлены, и за некоторые зацепились стрелы.
В мозгу пронеслась шальная мысль, — может, на меня упал лестничный пролет, и тело умерло, а мозг еще нет? Тогда у меня оставались доли секунд.
Существо сидело, внимательно «оглядывая» меня. Оно чуть покачивалось, словно от ветра, и из дыры, видимо, служившей ртом, слышалось что-то, отдаленно напоминающее шелест листьев.
Волчья шкура с треском упала на пол, я отчетливо услышал, как пара ее костей треснула. Моя рука задрожала, а ноги начали подкашиваться. Существо подняло в воздух руку-осколок, махнуло ею, и я упал. Ноги подкосились.
Из разбитого носа начала расползаться лужей кровь. Боли не было.
Я подумал, что Лина будет ругаться, если эти самые капли крови просочатся к нам на потолок. Голова не двигалась. Тело онемело.
Наша странная троица не шевелилась. Я закрыл глаза, понимая, что, видимо, умер.
Гроза за окном не на шутку разбушевалась. Она танцевала, плясала, подпевала сама себе.
Я услышал, как что-то рядом зашаталось, заскрипело. Завыло нечеловеческим воем.
Оно встало и, скользя холодной походкой смерти, подошло ко мне. Два ледяных отверстия, отдаленно напоминающих глаза, просверливали в груди дыру. Существо наклонилось и повернуло рукой-костяшкой мое лицо к себе.
Глаза мои открылись. Я был мертв, но все еще любопытен. Это странно. Холодное дыхание опалило разум. Оно несколько секунд трепыхалось, словно раздумывая, а затем провело пальцем по мне. Начиная со лба, вело дорожку смерти по носу, губам, шее. На груди остановилось.
Демон, давайте для удобства называть его так, снова задумался. Вздохнул и, на секунду взглянув назад, на волчью шкуру, вонзил свои искареженные пальцы в мою плоть.
До этого момента я был жив.
Я мог спастись.
В темном сознании одиноко пульсировала лампочка.
Спастись.
Спастись.
А ради чего?
Лампочка начала мигать и потухла.
Незачем было спасаться.
Я все это время был мертв. Мертв изнутри.
Темнота.
Темнота...