Мыш обходил бездну, щеку ласкал жаркий воздух. Мыш думал о слепом Дане. О ночи за Плутоном, за пределами звезд именем Дракон. Мышу было страшно. Он дотронулся до кожаной сумки на боку.
Эту сумку Мыш украл, когда ему было десять. Ее содержимое он возлюбил больше всего на свете.
В испуге убегал он прочь от музыкальных лавок под белыми сводами, дальше, дальше, меж вонючих замшевых палаток. Прижимая сумку к животу, перепрыгнул через картонку с пенковыми трубками, та опрокинулась, рассыпавшись по пыльной мостовой; проскочил под другой аркой, стрелой пролетел двадцать метров сквозь толпу, бурлившую на Золотой аллее, где бархатные витрины искрят светом и золотом. Огибая переминавшегося на месте мальца, задел трехручный поднос: стаканы с чаем, чашки с кофе. Мыш увернулся, поднос скакнул вверх и вбок; чай и кофе дрогнули, но ничто не пролилось. Мыш все убегал.
Новый поворот — мимо холма расшитой остроносой обуви.
Когда парусиновые туфли шлепнули по разбитому настилу, взметнулась слякоть. Мыш замер, тяжело дыша, и поглядел вверх.
Своды кончились. Между домами плутала морось. Мыш сжал сумку, запястьем размазал влагу по лицу и пошел по петлявшей улочке.
Прогнившая, ребристая и черная, из-за парковки выступила обожженная Константинова башня. Мыш вышел на главную улицу, все вокруг спешили, шлепали по жижице на камнях. Там, где сумка жалась к коже, выступил пот.
В погожий день… Он бы прошмыгнул кратчайшим, по задам. Но сейчас держался большой улицы, прячась за монорельсом. Расталкивал дельцов, школяров, носильщиков.
По брусчатке загромыхали полозья. Мыш рискнул и запрыгнул на желтую подножку. Водитель осклабился — златокрапчатый полумесяц на смуглом лице — и сгонять не стал.
Десять минут спустя (сердце все колотится) Мыш спрыгнул и нырнул через двор Новой мечети. Под моросью кучка мужчин мыла ноги в каменных корытцах у стены. Две женщины вышли из дверей, обулись и заторопились по мерцающим ступеням, чтобы не слишком намокнуть.
Как-то Мыш спросил Лео: когда построили Новую мечеть? Рыбак из Федерации Плеяд — он вечно ходил на одну ногу босой — поскреб густую светлую шевелюру; они глазели на закоптелые стены, вздымающиеся к куполам и шпилястым минаретам.
— Лет назад тысячу, что ль. Но это предполагаю я.
Сейчас Мыш искал именно Лео.
Выбежав со двора, он завертелся между грузовиками, легковушками, долмушами и трамваями, что теснились перед въездом на мост. На переходе свернул под фонарем, юркнул в железные ворота и понесся вниз по лесенке. В жидкой грязи стукались друг о дружку лодчонки. Дальше колыхалась под свайными причалами и доками на подводных крыльях горчичная вода Золотого Рога. За входом в Рог, над Босфором, в тучах наметилась прореха.
Косые лучи ударили по кильватеру парома, пахтавшего пролив в направлении другого континента. Мыш замер на ступеньках, уставился на сверкающий под гроздьями света пролив.
В туманной Азии поблескивали окна в стенах цвета песка. Начиналось действо, благодаря которому греки за две тысячи лет до того назвали азиатскую часть города Хрисополем — Золотым градом. Сегодня она звалась Ускюдар.
— Эй, Мыш!
Лео махнул ему с красной кренящейся палубы. Над своим суденышком рыбак соорудил навес, установил деревянные столы и расставил вокруг бочки, чтоб было на чем сидеть. В чане кипело на древнем, заляпанном смазкой генераторе черное масло. Рядом на желтом клеенчатом плаще помещался улов. Жабры за нижними челюстями проткнуты — голова всякой рыбы стала как багровый цветок.
— Эй, Мыш, у тебя чего?
В лучшую погоду здесь ели рыбаки, докеры и грузчики. Мыш перелез через поручень; Лео бросил в чан две рыбины. Масло извергло желтую пену.
— У меня… то, что ты говорил. Нашел… ну, кажется, эта штуковина, ты рассказывал. — Слова вырывались порциями: придыхание, запинка, снова придыхание.
Лео, получивший имя, волосы и коренастость от немецких дедушек-бабушек (а манеру говорить ему ссудило детство на рыбачьем берегу в мире, где ночи в десять раз звезднее земных), глядел растерянно. Когда Мыш предъявил кожаную сумку, растерянность сменилась удивлением.
Лео принял сумку в веснушчатые руки:
— Шутишь ты, не? Ты откуда…
На суденышко ступили двое рабочих. Лео заметил тревогу на лице Мыша и с турецкого перешел на греческий:
— Ты взял это откуда? — Он на всех языках строил фразы одинаково.
— Украл. — Ущербные голосовые связки исторгали слова вперемешку с хрипами, и все-таки в свои десять лет цыганенок-сирота говорил на полудюжине языков средиземноморского побережья беглее людей вроде Лео, усвоивших языки в гипнобуче.