Бородач глядел на меня безмолвно, лишь где-то в глубине глаз мелькала какая-то хитрая искорка.
Чёрт, ладно, раз пришёл надо уже о чём-то говорить, будет слишком странно, если я сейчас развернусь и уйду несолоно хлебавши. Да и вообще, с каждой секундой задержки, я чувствовал, что упускаю инициативу из своих рук, поэтому напустив на себя грозный вид, я спросил:
— Вы чего это тут за беспредел творите?
Увидев, что старший то ли не понял вопроса, то ли не захотел понять, я добавил, показывая рукой на заднюю комнату, из которой раздавался детский плач и тихие женские голоса:
— Людей стреляете, детей пугаете.
— Это в нас стреляют, — пожал плечами горец, — в нас и в наших детей.
— Зачем же вы закрылись здесь с детьми? — удивился я, — увели бы детей в другое место.
— Я здесь живу, и здесь живут мои дети, это ваши люди пришли и начали стрелять, — недоумённо ответил старший. Видимо он ожидал от меня каких-то других вопросов или действий.
— Это не мои люди, — кивнул я наружу, — я тут сам по себе, как представитель высшей власти.
— Высшей власти это бога что ли? — съехидничал кавказец.
— Нет, — усмехнулся я, — чуть пониже. Вот это, — кивнул я на Жору, — президент Российского союза.
Чеченец даже не посмотрел в сторону Жоры, который понял что беседа не клеится и, возможно, затянется, нашёл себе чурочку и присел на неё неподалёку от двери, придерживая её полуоткрытой.
— Мне все ваши союзы до глубокой жопы, — махнул кавказец рукой, — я к вам в союз не езжу, это вы к нам домой пришли. Мы встретили вас как гостей, а гостей у нас любят и уважают. Но лишь до тех пор, пока гость себя ведёт прилично. А кому же понравится, когда гости начинают в хозяев стрелять?
Кавказец сделал долгую театральную паузу, то ли ожидая от меня ответа, то ли собираясь с мыслями.
— Но ведь у вас здесь полно бандитских формирований, — возразил я, вспомнив, несколько телепередач, — вы ведь людей воруете и работать их заставляете или за выкуп отдаёте назад.
— Это кто тебе такое сказал? — искренне удивился чеченец.
— Телевизор, кто же ещё, — пожал я плечами, — других источников у меня нет.
— А если тебе телевизор скажет, что твой отец пидарас, ты поверишь?
— Моего отца по телику не покажут, — усмехнулся я и тут же усомнился в своих словах. Сейчас если бы папик захотел, он бы моментом смог бы стать звездой всех телешоу, рассказывая о моём детстве.
Наш разговор пошёл как-то не так. Я думал, что выглянув и увидев нашу тарелку горцы вскинут лапки кверху и я просто буду стоять и учить их жизни, но получилось, что начали учить меня.
— Да и вообще, — попытался я вернуть тему разговора в нужное русло, — Россия не может допустить сепаратизма, а вы пытаетесь отделиться всё время. Мы сейчас представляем объединяющую силу, которая свела вместе несколько десятков государств, а вы являетесь костью в горле нашего собственного, родного государства, создавая внутренний гражданский конфликт, который портит репутацию стране в целом и не даёт развиваться…
— Нам не о чем говорить, раз вы одни из тех многих, которых заботит только репутация, — прервал меня горец, — наши народы соседствуют уже несколько сотен лет и мы никогда не были добрыми соседями. Тут ничего личного, у меня много друзей среди русских, я учился в Москве, заканчивал МГУ и могу честно сказать, что каждый русский человек в отдельности — почти героическая личность с богатой духовностью и широкой душой, но когда эти отдельные личности собираются в толпу, в народ — нет ничего ужаснее и страшнее этого русского стада. И самое страшное в этом стаде — пастух. Как только находится личность, не убоявшаяся щёлкнуть хлыстом, это стадо с радостным мычанием начинает мчаться к поставленной цели сметая всё на своём пути и единодушно затаптывая даже своих соплеменников, не говоря уж о небольших народах, подобных моему.
Я обиделся на такие аллегории и попытался вступиться за россиян:
— Почему вы думаете, что другие народы лучше? Почему нацисты не стадо или татаро-монголы?
— Я и не говорил, что нацисты или татаро-монголы сильно отличаются от русских, — усмехнулся горец, — вы сами стали сравнивать их со своим народом.
Я скрежетнул зубами, но пока думал, как ответить на эту подколку, чечен продолжил:
— Многие тысячи лет мой народ живёт на одном и том же месте — наша территория не уменьшилась, но и не расширилась. Несколько сотен лет мы соседи. Эти сотни лет мой народ терпел соседа-хама, который приходит в мой дом как в свой, топчется в нём, плюёт на меня, плюёт на мои обычаи, смеётся над моей верой. Русские за эти годы увеличили свою территорию в десять раз, поглотив малые и большие народы, которые как и мы не пожелали воевать с вашей империей и сочли, что лучше худая жизнь, чем геройская смерть. Но для многих малых народов эта жизнь оказалась недолгой, Россия стёрла их с лица земли.
— Что же в ней худого в этой жизни, — возмутился я, — сколько у вас всего было построено в советские годы, грамоте обучили, электричество провели. В МГУ вон вам, даже бесплатное образование дали…
— А вот представь, — усмехнулся горец, — что Китай изобретёт новое оружие и объявит завтра Россию своей двадцать восьмой провинцией. Ну потрепыхается ваша власть немного, пока Кремль не взорвут, а потом будете вы учить китайский в качестве основного языка, целовать китайский флаг на военной присяге и жить по китайским законам. Пусть даже вас не будут как нас сгонять в резервации, сгонять с мест поселения или отстреливать. Нет, вас просто заставят жить по чуждому вам закону. Что вы будете делать?
— Русские и так живут по чуждым им законам, — усмехнулся я, пытаясь свернуть со скользкой темы, но нашу беседу прервали.
Сидящий у окна и следящий за внешним периметром чеченец что-то гортанно крикнул. Старик, а я только теперь разглядел, что мой собеседник — старик, что-то ответил ему и боец дал короткую очередь.
Ему ответили, и рядом со мной свистнула пуля, попавшая в противоположную стену дома и выбившая кирпичную крошку. Хоть я и был прикрыт полем, я всё же инстинктивно дёрнулся — не подведёт ли Жорино изобретение. Держащие меня на мушке кавказцы все как один усмехнулись, глядя как изменилось выражение моего лица. Ну да, они-то наше поле ещё в действии не видели.
— Ваши друзья снова наступают, — вздохнул старик, — так что иди и им мозги полоскай. Мы не надеемся выжить, но этим мы и сильны. Об одном прошу, в задней комнате раненый ребёнок, отнесите его к федералам, может они ещё успеют ему помочь.
Я твёрдо пообещал себе, что сегодня никто не погибнет и что сейчас пойду и переговорю с федералами, чтобы остановить это кровопролитие, чего бы мне это не стоило. Тем не менее, я согласился взять с собой раненого ребёнка, так как была опасность, что до конца моих переговоров он может просто не дожить.
Старик ушёл в заднюю комнату, а мы с Жорой стали с интересом наблюдать за лениво постреливающими в окна парнями. У меня сложилось впечатление, что они это делали словно какие-то роботы. Я, например, с подобным настроением играю в компьютерные игры. Так и они, невозмутимо, словно наширявшись под завязку наркотиками давали короткие очереди из окон и снова прятались за стену.
В комнате уже не осталось ничего целого — видимо федералы здорово здесь порезвились ещё до того, как мы пришли. Меня удивляло лишь отсутствие тяжёлой техники, ведь при желании, танк мог разнести этот домик одним выстрелом… хотя, если у бойцов есть команда уничтожать только живую силу, по возможности не повреждая инфраструктуру, то всё становится на свои места.
Через несколько минут к нам вышел кавказец и отдал небольшой сверток, в котором проглядывало синюшное лицо младенца. Я как-то ожидал, что ребёнок будет постарше и даже лишился дара речи, когда увидел свёрток окровавленных пелёнок.
Дыхание младенца было прерывистым, с каждым вздохом из его горла вырывался недетский хрип.