Удивление Грэс прошло, и смутное подозрение чего-то тягостного заняло его место.
— Какие непонятные вопросы! — сказала она с тревогой. — Что вы хотите сказать?
— Отвечайте мне, — настаивала сиделка. — Слышали вы о приютах, слышали вы о женщинах?
— Да.
— Отодвиньте ваш стул немного подальше от меня.
Она помолчала. Голос ее снова стал тверже, низкие тона зазвучали в нем.
— Я принадлежала когда-то к этим женщинам, — сказала Мэрси Мэрик спокойно.
Грэс вскочила со слабым криком. Она стояла как окаменелая — неспособная произнести слово.
— Я была в приюте, — продолжал снова нежный, грустный голос другой женщины. — Я была в тюрьме. Вы все еще хотите быть моим другом? Вы вес еще настаиваете, чтобы сидеть возле меня и держать меня за руку?
Она ждала ответа, ответа не было.
— Видите, что вы ошибались, — продолжала она кротко, — когда называли меня жестокой, а я была права, когда говорила вам, что я добра.
При этих словах Грэс успокоилась и заговорила.
— Я не желаю вас оскорблять, — сказала она смущенно.
Мерси Мерик остановила ее.
— Вы не оскорбляете меня, — сказала она без малейшего неудовольствия в голосе. — Я привыкла стоять у позорного столба моей прошлой жизни. Я иногда спрашиваю себя, моя ли это вина. Я иногда задаю себе вопросы, не имело ли общество обязанностей ко мне, когда я ребенком продавала спички на улице, когда я девушкой трудилась, лишаясь чувств за шитьем от голода.
Голос ее стал слабеть, когда Мэрси произнесла эти слова, но она подождала минуту и взяла себя в руки.
— Слишком поздно распространяться теперь об этих вещах, — сказала она с безропотной покорностью, — общество может по подписке способствовать моему исправлению, но общество не может взять меня назад. Вы видите меня здесь на доверенном месте — терпеливо, смиренно старающуюся принести пользу, какую только могу. Но это не значит ничего! Здесь или в другом месте, то, что я теперь, не может изменить того, чем я была. Три года сряду я делала все, что может сделать искренне раскаивающаяся женщина. Но это не значит ничего! Как только станет известна моя прошлая история и тень ее покроет меня, самые добрые люди будут гнушаться мною.
Она опять ждала. Утешит ли ее слово сочувствия другой женщины? Нет! Мисс Розбери была возмущена, мисс Розбери была сконфужена.
— Мне вас жаль, — вот все, что могла сказать мисс Розбери.
— Меня все жалеют, — ответила сиделка так же спокойно, как всегда, — все ко мне добры. Но потерянного места в обществе возвратить нельзя. Я не могу вернуться назад! Я не могу вернуться назад! — вскричала она в горячей вспышке отчаяния и остановилась в ту самую минуту, когда эти слова невольно вырвались у нее.
— Сказать вам, что я испытала? — продолжала Мэрси. — Выслушаете вы историю современной Магдалины?
Грэс отступила на шаг. Мерси тотчас поняла ее.
— Я не стану рассказывать ничего такого, что вам стыдно было бы слышать, — сказала она. — Женщина в вашем положении не поймет испытаний и борьбы, через которые я прошла. Моя история начинается в приюте. Смотрительница послала меня служить с аттестатом, честно заслуженным мною, — с аттестатом исправившейся женщины. Я оправдала доверие, оказанное мне, я была верной служанкой. Однажды госпожа моя послала за мной — она была добрая госпожа.
— Мерси, мне жаль вас! Стало известно, что я взяла вас из приюта. Я лишусь всех слуг в доме, вы должны уйти.
Я вернулась к смотрительнице — тоже доброй женщине. Она приняла меня как мать.
— Мы опять попробуем, Мерси, не унывайте. Я говорила вам, что я была в Канаде?
Грэс начала невольно интересоваться. Она ответила с какой-то теплотой в голосе. Она вернулась к своему стулу и поставила его на значительном расстоянии от сундука.
Сиделка продолжала:
— Мое второе место было в Канаде, у жены офицера, переселившихся туда дворян. Они были еще добрее, и на этот раз жизнь моя была приятная и спокойная. Я говорила себе: "Возвратила ли потерянное место? Вернулась ли я назад? " Госпожа моя умерла. Новые люди поселились у нас по соседству. Между ними была молодая девушка — мой господин начал подумывать о второй жене. Я имела несчастье (в моем положении) быть, что называется, красивой женщиной, я возбуждала любопытство посторонних. Новые люди расспрашивали обо мне, ответы моего господина не удовлетворяли их. Словом, разузнали, кто я. Опять старая история!
« — Мерси, мне очень жаль, сплетни коснулись вас и меня, мы невинны, но делать нечего — мы должны расстаться». Я оставила это место, получив некоторую пользу за время моего пребывания в Канаде, которая стала мне очень кстати здесь.
— Что это такое?
— Наши ближайшие соседи были французские канадцы. Я научилась говорить по-французски.
— Вы вернулись в Лондон?
— Куда больше могла я ехать, не имея аттестата? — грустно ответила Мерси. — Я опять вернулась к смотрительнице. В приюте начались болезни, и я оказалась полезной сиделкой. Один из докторов пленился мною — влюбился в меня, как говорится. Он хотел жениться на мне. Сиделка, как честная женщина, обязана была сказать ему правду. Он более не появлялся. Старая история! Мне надоело говорить себе: "Я не могу вернуться назад! Я не могу вернуться назад! " Отчаяние овладело мной, отчаяние, ожесточающее сердце. Я могла бы совершить самоубийство, я могла бы даже опять вернуться к прежней жизни — если бы не один человек.
При этих последних словах ее голос — тихий и ровный в начале ее грустного рассказа — начал опять ослабевать. Она остановилась, мысленно следя за воспоминаниями, пробужденными в ней ее словами. Забыла ли она присутствие другого лица в комнате? Любопытство заставило Грэс спросить:
— Кто этот человек? Как он оказал вам услугу?
— Он оказал мне услугу? Он даже не знает о моем существовании.
Этот странный ответ, довольно загадочный, только увеличил желание Грэс узнать побольше.
— Вы сейчас сказали… — начала она.
— Я сейчас сказала, что он меня спас. Он спас меня, вы услышите каким образом. В одно воскресенье наш священник в приюте служить не мог. Место его занял незнакомый, очень молодой человек. Смотрительница сказала нам, что его зовут Джулиан Грэй. Я сидела в заднем ряду, под тенью галереи, откуда могла видеть его, а он меня не мог. Основную идею его проповеди выражали слова: «На небесах радуются одному раскаивающемуся грешнику больше, чем девяносто девяти праведникам, не нуждающимся в раскаянии». Что более счастливые женщины могли думать о его проповеди, сказать я не могу, но у нас в приюте не осталось сухих глаз. Мое же сердце он тронул так, как ни один человек не трогал до тех пор. Суровое отчаяние растаяло во мне при звуке его голоса, скучная рутина моей жизни выказала свою благородную сторону, пока он говорил. С того времени я покорилась моей роковой участи, я стала терпеливой женщиной. Я могла бы даже стать счастливою, если бы могла принудить себя заговорить с Джулианом Грэем.
— Что вам помешало заговорить с ним?
— Я боялась.
— Чего?
— Боялась сделать мою тяжелую жизнь еще тяжелее. Женщина, которая могла бы ей симпатизировать, может быть, угадала бы значение этих слов. Грэс просто была приведена в смущение, Грэс не угадала.
— Я вас не понимаю, — сказала она. Мэрси не оставалось другого выбора, как только прямо сказать правду. Она вздохнула и сказала:
— Я боялась заинтересовать его моими горестями и взамен этого отдать ему мое сердце.
Совершенное отсутствие сочувствия к ней Грэс бессознательно выразилось в следующее мгновение.
— Вы? — воскликнула она тоном крайнего изумления. Сиделка медленно встала. Выражение удивления Грэс сказало ей прямо, почти грубо, что ее признания зашли достаточно далеко.
— Я удивляю вас? — сказала она. — Ах! Молодая девица, вы не знаете, какие тяжелые испытания может вынести женское сердце и все оставаться верным. Прежде чем я увидела Джулиана Грэя, я только знала мужчин, служивших для меня предметом отвращения. Оставим этот разговор. Проповедник в приюте теперь только одно воспоминание — единственное приятное воспоминание моей жизни. Мне нечего больше вам говорить. Вы непременно хотели выслушать мою историю — вы ее услышали.