— Страшно-то как, Иван Георгиевич. Пойдем домой. А завтра ветер перестанет.
И мы спрятались в гроте.
На своде изморозь прикрывала толстый слой копоти — в очаге было сожжено немало дров. Но сегодня очаг был не теплее изморози, мокрый пепел осел, превратился в светло-желтую мерзлую кашицу.
Я накинул на плечи одеяло, скрючился, боялся пошевелиться, отсыревшая одежда забирала тепло, и термобелье не спасало. Хотелось спать, но ни я, ни Сипа от холода не могли уснуть. И мы боялись уснуть, боялись не проснуться.
В консервных банках припасены были водоросли, в котелке несколько горстей ракушек, на разделочном плоском камне стояла бутыль с рыбным соусом — я собирался варить деликатесный морской суп.
И в погребе лежало 324 тушки, ощипанные и выпотрошенные.
А тепло добыть было неоткуда.
Сипа положил в очаг ветки, кусок каната, а сверху пластиковые бутылки и лавсановый мешок. И поджег. От дыма стало трудно дышать, но вроде потеплело.
Я не знаю, спали мы или сознание потеряли. И что нас спасло, не знаю. Может быть, поменялся ветер и выдул из грота ядовитый дым.
Я выполз и вытащил Сипу. На снег, под ледяную морось.
И опять забылся.
А когда открыл глаза, увидел его замерзшим. Он удобно лежал, голова на камне, на лице стылая счастливая улыбка.
Я встал, начал его трясти, по щекам бил, тормошил, обстукивал податливое тело.
— Просыпайся, Николай, замерзаем.
Но я думал, он уже замерз. А улыбается, потому что ему предложили игровой тест на должность беса.
Я ударил его побольнее, но улыбку не согнал. Схватил за ноги, отволок к речке и сбросил под уклон, хотел в воду окунуть, вдруг очнется, вдруг бесы еще не приняли окончательное решение и он в ожидании мается в ржавом адском продоле.
Сипа перекатился, ударился головой. И ожил, вздрогнул, ногой дернул. Я спустился к нему и пнул в бок.
Он взмахнул руками.
— Вставай, Николай.
Он встал на четвереньки.
— Встать!
Я ударил его сапогом в живот, и он повалился на камни, закричал, надеюсь, от боли. Хорошо, если он боль чувствует.
— Ты чего дерешься, Иван Георгиевич?! Это я, Сипа. Колька я! Николай!
— Вижу.
— Ну и чего тогда дерешься? Я ничего плохого не делал, а ты дерешься.
— Здесь умрем. Надо в колонию идти.
Сипа сам встал на ноги и бодрым голосом, как будто не проходил только что игровой тест в аду:
— Здесь спокойно умрем, а там нас убьют и сожрут.
— Здесь умрем.
— Говорю тебе, Иван Георгиевич, и там умрем, но в муках. А я мучиться не хочу.
Надо было его успокоить. Я не собирался прийти в колонию сказать Обезьяну «здравия желаю, господин начальник, покорнейше прошу разрешить проживание на любых условиях и заранее благодарен». Там не было еды, если бы мы принесли свою, нас бы ограбили и убили. К тому же Сипу, если он не врал, хотели сожрать. Скорее всего, Гога Звягинцев хотел убить его не ради еды, а пожелал устроить жертвоприношение в честь Тора, Одина и Фрейра, которых в древности почитали normanni, люди из Вестфольда и Хордаланда, которые жили не так уж далеко от Новой Земли.
— Мы в колонии уголь своруем. Угля там много, брикеты жаркие. Принесем сюда и продержимся до высадки. 42 дня осталось.
С моря дул ледяной и влажный ветер. От него было не спрятаться. От него лица у нас заледенели, влага проникла в трещинки на губах и замерзла, губы полопались, потекла кровь на подбородок и тоже замерзла.
Сипа соскреб с лица ледышки, сунул в рот, пожевал, выплюнул.
— А вдруг повезет, Иван Георгиевич. Придем, а там нет никого, поубивали друг друга. Или осталось человек 5, и мы их убьем. Выберем себе лучшие шконки у печки и отдохнем в тепле. А потом выдолбим самолет и улетим. Пойдем проверим, как там наши птички, и двинем в колонию.
Я спрятал во внутренний карман фотографию и Семистрельную, взял острогу и нож, и мы пошли.
Речка еще справлялась с холодом, а заводь замерзла. Мы видели, как мелькают подо льдом тени многоножек.
За месяц мы продолбили в леднике пещерку, освободили часть борта, основание крыла, хвост полностью и подрылись под бензобак. В сложенном из камней ящике мы собрали отдельные части — поплавки, обломки винта, элерон. Здесь же сделали погреб. На ледяную плиту Сипа положил олений череп — на случай, если снегом занесет.
Я оттер от изморози номер. Прежний «33» Сипа аккуратно переправил в новый «18» — процарапал ножом дюраль, зачернил углем.
В ущелье было темно. Без солнца зеленоватые переливы в теле ледника потухли.
— Ну что, Иван Георгиевич, полезли?