Якут не стал отвечать или не мог.
— За неуважение к начальнику колонии и членам совета колонии переводится во 2-ю категорию. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
— А Сипу куда, Константин Викторович?
— Леша! — окликнул Обезьян Лешу Паштета. — Тебе экземпляр нужен?
Леша Паштет не обернулся, он был занят голым человеком на бочке.
— Нет пока.
И хорошо, что не обернулся. А вдруг меня бы узнал, я не знаю, что бы он сделал. Но догадываюсь.
— Всех в 3-й сектор!
Охранники приоткрыли ворота. Меня, Сипу и Якута втолкнули во двор.
— Дежурный! Раздевай их.
Колонист с повязкой на рукаве поспешил через пустой двор к воротам. Он стащил с меня сапоги, куртку расстегнул, штаны снял. И перекинул синее через ворота. Потом он схватил меня за ноги и поволок к бараку.
Внутри было темно и тепло, даже жарко. Меня положили на шконку, и я уснул.
17
Проснулся в поту. Темнота непривычная. Какое-то время вспоминал, где я и что со мной, почему вокруг люди, и свистит на печке вскипевший чайник, и пахнет блевотиной, бомжовским потом и мочой. Я в тюрьме? На этапе? Почему темно?
Вспоминал и не мог вспомнить.
Я сел на шконку. Хотел спросить, где я, но увидел Сипу. Он сидел напротив. Лицо опухло от побоев, глаз затек, не открывается.
— Согрелся, Иван Георгиевич?
И я вспомнил.
— Говорил тебе, лучше на холоде умереть, чем в тепле. В аду мне холодно не будет.
Я кивнул, и от боли в глазах потемнело, вчера здорово меня били, головой лучше не шевелить. И мутило очень.
Подошел Шрам с охапкой одежды.
— Привет, ребята. Мстить будете?
Я на него не злился, зачем мне ему мстить. Человек с ума сошел от голода, я что, не понимаю.
— Нет.
И Сипа тоже его простил.
— Пошел на хуй.
Шрам успокоился, повеселел даже:
— Одевайтесь, прогулка скоро.
Мы оделись в красное. Одежда была грязной, в крови, из дыр наружу торчал синтепух. Но сапоги я надел свои — вчера принесли со двора, поставили у шконки, не украли.
— Готовы побегать?
Сипа знал законы 2-го барака, поэтому спросил:
— Мы в каком секторе?
— В 3-м.
— А обедает какой?
— 1-й. Вставайте, разомнитесь.
Распахнули полог, стало светлее. И воздух посвежел.
И со свежего воздуха — крик:
— 2-й барак, на прогулку выходи!
Колонисты побежали во двор.
Охранник на вышке курил сигарету и орал между затяжками:
— Шевелитесь, каннибалы! По секторам разобрались!
И почему-то глупое:
— Concerto grosso! Presto! Кто не в своем секторе, каннибалы?!
Музыкант, что ли? Или меломан? Или такой же псих, как Моряк?
Мы с Сипой выбрались из барака, я споткнулся на пороге, ступенька была сломана, не упал, но как будто еще раз по уху дубиной.
— Где 3-й сектор?!
Я увидел Якута. Он нам показал, где 3-й сектор. Через минуту мы вместе шагали вперед-назад в отведенном нам пространстве.
— За нарушение сектора — смерть!
А вот и Гога Звягинцев на вышке.
— Шевелитесь! Не останавливаться! Кто остановился — последний! А последний, значит…
Гога Звягинцев сделал паузу, взмахнул рукой, он хотел быть похожим на Обезьяна.
— Мертвый!!! — хором отозвались колонисты.
Ноги отказывались ходить после вчерашних побоев, но останавливаться было нельзя, пришлось подчиняться общему ритму.
— Сегодня жрет 1-й сектор, — сказал Сипа. — Получается, мы будем голодать 3 дня.
Он ошибся, пришлось возразить:
— 2 дня.
— Ну да. Сегодня 1 — й сектор, завтра 2-й, послезавтра наш. Дотерпим как-нибудь. Хотя тощий труп на 25 ртов — это смех такой. В лучшем случае 70 килограммов живого веса минус скальп, ногти, челюсти, тазовые кости, говно в кишках — человек на 30 % состоит из того, что даже на бульон не годится.
— Людей есть нельзя. Старинный закон, — сказал Якут. — В старину люди ели людей и жили, как звери, без ума, а когда перестали, ум появился, научились делать ружья, и патроны, и моторы для лодок. Я людей есть не буду.
— Сегодня не будешь, — согласился Сипа. — Никто тебе не даст! И завтра тоже.
Речь у Якута изменилась, он не заикался и слова не забывал, как на этапе и в трюме. Наверное, он вернулся в привычный холодный климат и поэтому выздоровел.
Сипу кто-то толкнул в спину.
— Сипа, придурок, шевели ногами!
Сипу толкнул Махов, он пришаркивал позади и из-за одышки никак не мог примериться, наступал на пятки.
— Сипа, ты ходить умеешь? Или не умеешь?
Сипа прибавил шагу, но Махов не успокаивался, ворчал:
— Вот ты мудаёб! Был колонистом 1-й категории. Меня Обезьян сразу во 2-ю перевел, а чем я хуже тебя? Другой бы радовался. Синие чай пьют, ракушки едят, водоросли, банка тушенки раз в неделю, они в «последний-мертвый» не играют. Мог бы стать членом совета. Они тушенку едят каждый день, одеколон пьют, на резиновых бабах женились, сосутся с ними, беседуют. У Обезьяна жена и дочка. Дочка целка, он ее замуж выдать хочет, но пока не решил, за кого. Мог бы ты на ней жениться.