Да, сегодня ей предстоит трудный день. Надо побывать у Ирины, а каждая встреча с дочерью надолго портит ей настроение. Ей надо поспать, просто необходимо поспать. Нечего изводить себя всякими мыслями. Теперь только восемь утра, и перед ней бесконечно длинный и пустой день, надо ждать до семи часов вечера, когда возвращается домой муж Ирины. Если она его не застанет дома, то понапрасну туда пойдет. Ирина ей вновь скажет: «Ты, мама, приди в другой раз, когда Сайду тоже будет дома, поговори с ним».
Адина закрыла глаза и почувствовала, что веки и кожа лица совсем сухие. Крем стоял в изголовье, но ведь, чтобы его достать, надо еще раз высунуть руку из-под одеяла в холод, а она это только что сделала, когда посмотрела на часы. Адина тяжело вздохнула, но все-таки протянула руку за баночкой с кремом. Если кожу лица не смазать, то она покроется морщинами. У нее и так куча всяких неприятностей и бед, не хватает еще преждевременной старости. Адина закрыла глаза и старательно расслабила все мышцы лица, теперь блестящего и жирно намазанного, тщетно пытаясь ничего не чувствовать и ни о чем не думать. Но против воли мысли метались и сталкивались, словно ее голова — поле битвы, по которому мчатся испуганные, одичавшие кони, потерявшие своих всадников. «Как счастливы люди, которые не думают, простые люди!» — мысленно простонала Адина. Вот, например, теперешние жильцы большой виллы, какие у них могут быть заботы? Их жизнь проходит предельно просто и однообразно. Он утром идет в контору, возвращается к четырем, обедает, иногда уходит на какое-нибудь собрание, вечером ужинает и заваливается спать. Вот и все, — никаких хлопот и забот, жалование поступает первого и пятнадцатого каждого месяца, нет у него никаких процессов, никаких неприятностей, дрова получает. Живет как по часам. Она, то есть его жена, тоже утром уходит на службу, возвращается к четырем, готовит обед на следующий день, купает детей, прибирает за свекровью, кое-что заштопает, постирает, ложится спать, и все. Ну, а старуха, почти парализованная мать жильца, та уж совсем никаких забот не знает, валяется как барыня в кровати и живет на всем готовом, — ее обслуживают, кормят, переодевают, обмывают.
Жиличка и представить себе не может, как ужасно быть беззащитной женщиной, как мучительно не иметь приличных нарядов (ведь она никогда по-настоящему не одевалась и понятия не имеет об элегантности), как горько иметь неблагодарную дочь, отвратительного зятя и страдать от бессонницы. Жиличке-то хорошо: после своих трудов она спит как убитая, и ей, конечно, по душе ее работа: ведь только этим она и занималась, с тех пор как появилась на свет божий, да и здорова как корова, а ножищи у нее такие, что ей как раз впору туфли мужа! У этой женщины, конечно, не сжимается сердце, когда она смотрит на свои руки, как сжимается у Адины. Ведь из-за мытья посуды у нее на руках сморщилась кожа и даже вспухли кончики пальцев. А ведь она старается есть как можно меньше, чтобы сократить расходы, поменьше заниматься хозяйством и не растолстеть, не стать бесформенной тушей к тому часу, когда Джеорджикэ вернется домой. Она пьет лишь лечебные отвары и чай, варит себе на два-три дня картофельный супчик, или готовит чуть сладкий компот, который можно растянуть на целую неделю. Разве в нынешние времена можно тратить на еду деньги, вырученные от продажи какой-нибудь вещи? Разве можно разрешить себе роскошь сшить что-нибудь новое? Завтра весь город осудит ее, скажет, что ей наплевать на то, что Джеорджикэ гниет в тюрьме. Ничего, если его освободят и все вновь станет на свое место (ведь колесо истории все равно вертится), она опять вытащит из сундуков меха, отрезы шерсти, шелка, куски кожи и закажет себе новые вещи по последней моде, да заодно перешьет старые, еще хорошие туалеты, которые бережно уложены, чтобы не портились. А теперь люди не должны болтать о ней, люди должны ее забыть. Да, жизнь так сложилась, что она, которая раньше стремилась приковать к себе все взгляды, как маяк, как звезда, теперь жаждет лишь одного — людского забвения.