Адина почувствовала, что на глаза у нее навертываются слезы. У нее просто разрывалось сердце от обиды и боли: ведь она, такая хрупкая и несчастная, должна взвалить себе на плечи всю тяжесть нового процесса Джеорджикэ! Да, если бы двадцать шесть лет тому назад, когда ее руки добивались двое: Джеорджикэ и Дан Драгомиреску, — она выбрала Дана, то теперь не знала бы такого горя. Дан преспокойно живет у себя дома с женой и детьми, ходит на службу, пользуется доброй славой во всем городе. Правда, тогда Джеорджикэ был более блестящей, более перспективной партией, и в течение всех этих двадцати шести лет его положение было неизмеримо лучше, чем положение Дана. У жены Дана только одна меховая шуба и мало драгоценностей, а когда в город приезжала на гастроли театральная труппа или проводился какой-нибудь особенно торжественный концерт, то Адина и Джеорджикэ сидели в самой лучшей ложе, а Дан с женой пристраивались где-нибудь в партере. Но все-таки они не бедствовали, а главное, теперь они не знают никакого горя!
А вдобавок, разве все, что принадлежит ей, вернее, что принадлежало ей, — мысленно поправила себя Адина, в соответствии с тем, как она привыкла говорить теперь о себе с чужими людьми, — разве все это ей купил Джеорджикэ? Вполне возможно, что, не будь ее личного состояния, она бы тоже выглядела, как жена Дана. А если бы она тогда вышла за него замуж, ее имущество было бы нынче в полной безопасности и никто не осмелился бы требовать у нее отчета, осталось ли у нее еще какое-нибудь состояние и сколько именно, никто не отважился бы утешать ее, что ей и через двадцать лет не грозит опасность умереть от голода. Милое утешение! Только на это они и способны. Лучше бы пришли на помощь одинокой, слабой женщине, не пересчитывали, что у нее есть и чего нет, а взяли бы хоть малую толику из своего кармана и вручили ей, конечно, вежливо и почтительно.
Адина почувствовала, что эти неотвязные мысли только причиняют ей боль, вредят ее здоровью. Сознание, что она жертва страшной несправедливости, вновь как-то возвысило Адину над всем остальным человечеством. Ведь она никогда не была несправедливой, никого не обижала, она просто пренебрегала всеми остальными людьми, понятия не имела о тех тысячах и тысячах человеческих существ, которые теперь встали на ноги, взяли власть в свои руки и первым делом арестовали ее мужа, а ее заставили переселиться в несчастный флигель, вынудили существовать за счет старых запасов, превратили в нищую. Да, человечество было к ней несправедливо, да и сама судьба, если уж называть вещи своими именами, тоже была к ней несправедлива: обманула ее, заставив двадцать шесть лет назад выбрать Джеорджикэ, а не Дана. Чтобы успокоиться, Адина еще часик полежала в постели, потом натянула толстые шерстяные чулки, надела плотный халат на подкладке, байковые шлепанцы и затопила печь. Готовясь к предстоящим переживаниям, она медленно выпила успокоительный липовый чай, съела чуточку вчерашнего сливового компота (это полезно для желудка), а когда комната согрелась, осторожно вымылась и принялась за маникюр. Посмотрев на себя в зеркало, она вновь расстроилась Сколько ей пришлось принести жертв, чтобы сделать себе перманент, и вот пожалуйста, — две пряди так и остались незавитыми! Эти негодяи просто крадут деньги у тебя из кармана. Теперь никто не работает добросовестно. Разве так завили бы ей волосы в прежнее время, когда знали, чья она жена? И к тому же они недостаточно почтительны. Торчишь в одной очереди со всяким сбродом, насмотришься на всякие вульгарные рожи; только диву даешься, кто ныне наряжается в нейлоновые шляпки и чулки; дерут с тебя немилосердно, и никто даже не подумает, откуда одинокой и больной женщине взять столько денег, — а после всего этого возвращаешься домой с двумя незавитыми прядями.
Адина сидела теперь у окна, смотрела на снежинки, вьющиеся над садом, и вновь перебирала в памяти все свои главные заботы. Дети жильцов большой виллы пытались съезжать на саночках со склона холма, но снег еще не покрыл как следует землю, и саночки то и дело застревали в липкой грязи, едва припудренной снегом. Однако дети не сдавались, хохотали, сталкивали друг друга в грязь и тут же вскакивали, мокрые, грязные и веселые.