— Ох, что ты говоришь, сынок… Думаешь, бедная Марика по своей охоте вышла за Денеша? Он из Делурень. Разве у нас в селе кто-нибудь женился бы на ней?
— Я женился бы.
— Ты был далеко, милый… А она осталась одна на свете…
— Почему она меня не дождалась?
— Ну, если бы у человека сердце было железное, то, может, и дождалась бы, да ведь оно не железное…
— И я тоже не железный…
— Не суди по себе. Она женщина, женщины слабее. Они не могут вытерпеть то, что вытерпит мужчина…
— Кто знает, что может вытерпеть человек?!
— Так, сыночек, так…
Сусана понимала, что, только вызывая сына на разговор, она может надеяться, что он откажется от своего страшного решения. И она еще долго беседовала с ним, постепенно внушая ему спокойствие и смирение. В конце концов благодаря настойчивой мягкости матери Ион оставил мысль об уходе. Что будет он делать завтра, послезавтра, позднее? Как сложится отныне его жизнь? Откуда ей знать? «Что-нибудь он будет делать, — кротко повторяла она, не имея в виду ничего определенного, — как-нибудь да обойдется!» И она старалась, чтобы голос ее звучал нежно, ласково. Материнский инстинкт подсказывал ей, что сын не поверил бы ни одному слову, если бы она говорила о чем-нибудь определенном, что теперь он верит только нежности и ласке. И он поверил, что все как-нибудь обойдется, он будет что-то делать, и покорился.
И когда позднее пришли председатель, Константин Кирилэ, и Петре, Ион как в смутном сне — не в силах думать, ничего не желая, без радости и без веры — сказал:
— Как живу? Хорошо!
И на другой день, и на третий, и еще с неделю Ион Кирилэ жил как в смутном сне, не в силах думать, ничего не желая — ни есть, ни пить, ни дышать. Им руководили только неясные, точно у больного, бессознательные побуждения. Он выходил во двор и целыми часами смотрел на шелковицу, росшую возле хлева; потом шел в глубь сада и, прислонившись к стволу ореха, снова долгими часами не сводил глаз с пробивавшейся вдоль изгороди чахлой травы, — казалось, он следит, как растут стебельки из расселин почвы. Если ему случайно попадались оставленные матерью хлеб и сало, он машинально начинал есть, если не попадались, — целый день не ел и не испытывал голода. Вначале им владело отчаяние, потом — решение уйти куда угодно, лишь бы не оставаться в селе, где с каждым уголком, с каждым деревом, с каждым кустом были связаны воспоминания. Когда же и это решение рассыпалось прахом, как рассыпается по земле среди сорняков обрушившаяся ветхая стена, — тогда не осталось уж ничего, и его разум перестал работать.
Через неделю он, не слишком ясно сознавая, что делает, в полдень вышел за ворота и зашагал куда-то по дороге. Он не спеша брел под палящим солнцем, не чувствуя зноя. Куры, полузакрыв глаза, дремали под изгородями, разморенные дети играли в тени садов; село казалось пустым; стояла такая тишина, что в неподвижном воздухе можно было услышать, как оседает на листья пыль.
Не отдавая себе ни в чем отчета, он добрался до другого конца села. Там, у подножья холма, в тени старых акаций, стоял выложенный камнем колодец. Ион наклонился и стал пить воду из горсти, не потому, что хотел пить, а просто потому, что этот жест запечатлелся где-то в глубине его памяти и ничто не мешало его повторить. Он стоял, согнувшись над колодцем, и вдруг услышал голос, который заставил его выпрямиться, сесть на вылезший из земли корень акации и прислушаться.
Женщина бранила детей.
Ион Кирилэ прислушался и что-то затрепетало в его душе. Он подождал еще, и до него донесся звук приближающихся шагов. Ион узнал эти шаги. Он вышел из-за акаций и смотрел на подходившую к нему женщину; она несла завязанную в узелок еду и горшок, от которого поднимался пар.
— Добрый день, Марика! — сказал он.
— Добрый день, Ион! — ответила она. — Вернулся домой?
— Вернулся.
Женщина улыбалась. Улыбка у нее была та же, что десять лет назад, но лицо изменилось: осунулось, потемнело, вокруг глаз и рта залегли морщинки.
— Мне сказала твоя мать, что ты вернулся. Я так рада! — И в ее голубых лучистых глазах блеснули слезы.
— Как ты живешь, Марика?
— Ну… живу! — ответила она, опуская глаза на пыльную дорогу.
Ион, который еще не очнулся и не вполне верил, что они вправду встретились, робко взял ее за руку.
— Давай посидим немножко, поговорим: ведь мы так давно не разговаривали…
Женщина потихоньку высвободила свою руку и вслед за ним подошла к колодцу. Там она села на траву, шагах в трех от Иона, собрав вокруг ног длинную широкую юбку.
Они долго молча смотрели друг другу в глаза.