Пантелимон Матаке открыл глаза и некоторое время ничего не может понять. Постепенно он приходит в себя; глаза стали привыкать к слабому мутному свету, проникавшему в окошко. В руке он сжимает сумку с деньгами. Прислушивается. За стеной ничего не слышно.
«Сколько же я спал?» — спрашивает он себя. Но вдруг другая мысль заполнила радостью все его существо. «Теперь утро, и я спасен», — говорит он себе просто и легко, как будто речь идет о какой-то мелочи. Потом он соображает, что еще не совсем рассвело. В свете, проникающем в горницу, едва проступают контуры окна. Это, может быть, даже лунный свет. Все же ветер, кажется, немного стих. Он уже не швыряет в окна пригоршнями мерзлого снега. И собака больше не скулит за стеной.
Ему приходит в голову, что когда он в одном белье, то и сил у него меньше. Одетый человек совсем другое дело.
С величайшей осторожностью, чтобы не услышали хозяева, он спускает с кровати ноги, снимает сумку и кладет ее под подушку. У него теплая фуфайка, которую он надел только по настоянию жены. Он натянул рукава и уже просунул голову, когда заметил, что надевает фуфайку задом наперед. Это вновь его напугало.
«Сейчас они могли бы захватить меня врасплох; я даже не увидел бы их», — подумал он в страхе и с силой рванул фуфайку, просовывая голову в узкий ворот. Отскочила какая-то пуговица и бесшумно упала на что-то мягкое. Пантелимон на мгновение оцепенел, прислушиваясь. Все спокойно. Затем он так же осторожно надел брюки, ботинки, потом пиджак, и внезапно его охватила ярость. Нет, это невозможно! Скорей, скорей бежать, пока на него не напали, и он будет спасен! Он надел пальто, шапку, схватил портфель. Через окно проникал все тот же скупой серый свет, но в комнате стали вырисовываться отдельные предметы: стол, кровать, два стула и какая-то черная куча в углу. Затем он заметил в другой стене еще одну дверь и торопливо, на цыпочках направился к ней.
«Ну, скорей, скорей, скорей!» — повторяет он, еле шевеля губами, нажимает на щеколду и чувствует, что внизу, у самого порога, дверь закрыта на крючок. Снимает крючок и выходит в сени. Оттуда — во двор. Вдоль забора и у колодца ветер намел сугробы снега. Так вот откуда идет то неясное сияние, которое он принял за рассвет. Но в голове стучит все то же слово: «Скорей! Скорей!»
Дойдя до ворот, он пытается перепрыгнуть через забор, но тот слишком высок. Вновь нажимает на железную щеколду. Но что это? От сарая отделяется тень. Несмотря на темноту, он видит в руках человека топор. Пантелимон рванул ворота, и щеколда соскочила с лязгом. Вырвавшись на улицу, он побежал со всех ног, испытывая огромное облегчение. Ему хочется плакать и кричать от радости.
— Эй-эй! Товарищ, стой, стой! — раздается позади, но он не отвечает и не останавливается. Ему хочется смеяться, хохотать громко, как хохотал вчера вечером хозяин, когда они выпили полбутылки водки. Он бежит долго, не отдавая себе даже отчета, куда, к селу или к лесу. Ему все равно. «Видишь? Скорей, скорей! Ха-ха-ха!» — бормочет он, и ему кажется, что смех отдается во всем его существе.
Добежав до первых хат, он остановился. Перевел дух, сдвинул назад шапку, съехавшую на глаза, и спокойно зашагал по дороге, как будто только что вышел из дому. Он попытался разобрать, где находится, и только теперь заметил, что свет стал белым и уже наступило утро. Это его совсем успокоило, и он направился к сельсовету. Увидев еще не погашенную лампу в одной хате, он вспомнил, что здесь живет Георге Мафтей, у которого есть для продажи бычок. Своих волов он сдал в колсельхоз, когда вступил в него, а молодой бычок ему не нужен. Теленка он вырастил просто так, потому что любил его.
Пантелимон постучал в ворота. Вышел хозяин. Узнав гостя, он приветливо ему улыбнулся и позвал его в хату, удивляясь, что тот вышел так рано, да еще в такую погоду.
— У кого это вы ночевали, что поднялись чуть свет? — спросил Мафтей улыбаясь. — Видно, не по душе вам пришелся отдых у них.
«Да, не по душе», — хотел было ответить Пантелимон, но смолчал. В уме у него вдруг возник вопрос, до сих пор не приходивший в голову.
«А у кого же это я ночевал? Я даже не знаю, как их звать… Ну и что? — сразу же ответил он себе. — Стоит ли забивать себе голову? Ну их». Он пожал плечами и попросил проводить его в хлев. Хотелось скорее заняться повседневными делами, чтобы совсем успокоиться. Вначале Мафтею казалось, что заготовитель предлагает слишком низкую цену, и Пантелимону пришлось долго объяснять, какая разница между скотиной, которую просто хорошо содержали, и той, которую откормили специально для убоя. Мафтей внимательно слушал, то почесывая голову под шапкой, то похлопывая бычка по спине; затем, когда Пантелимону показалось, что тот уже соглашается, Мафтей мягко возразил: