Вдруг ее голос резко оборвался. Ион Хуцуля увидел через полуоткрытую дверь, что она стоит, разинув рот, широко раскрыв глаза, как, видно, сама испугалась вырвавшихся у нее слов, и ждет, что на нее как удар грома обрушится гнев мужа.
Но ничего ужасного не произошло.
Алеку Лазу так и остался стоять неподвижно, уронив руки и наклонив голову; глаза его были полузакрыты, челюсти сжаты. Против обыкновения, он заговорил, делая ударение на каждом слове, ласковым голосом:
— Так вот как ты рассуждаешь? Я уже тысячу раз тебе говорил, чтобы ты бросила эти глупости… Не говорил разве я тебе? Эх, жена, жена, даже не знаю, что и делать-то с тобой? — вздохнул он с отчаянием. — Подумай только, ведь я председатель, отвечаю за все, я должен всем пример подавать, а ты… Обмозгуй все это и больше меня не зли, а то, сама знаешь… Надень жакетку и зови скорей твою сестру Фривонию и Иоанну — жену Чудина, вообще собери как можно больше женщин… Не жалей ног, потому ты же видишь, что выпал иней и свекла больше не может ждать…
Заметив, что Ион Хуцуля уже встал и слышит их разговор, Алеку Лазу смущенно закашлялся, засопел носом и вышел на улицу, сопровождаемый женой.
Ион соскочил с кровати и некоторое время неподвижно стоял посреди комнаты, словно не зная, что ему делать. На душе было тяжело, и он испытывал странное беспокойство, не покидавшее его всю ночь. Он долго тер глаза толстыми узловатыми и черными пальцами. Потом увидел в окно горбатую крышу сарая, подернутую сверкающим инеем, и с удивлением осознал, что это его и взволновало. Он давно знал обо всем: и об инее, и о заморозках, и о свекле, оставшейся в земле, — и вот, пожалуйста, иней уже и выпал. Ему хотелось во что бы то ни стало отделаться от воспоминаний о вчерашнем вечере. Теперь, когда он проснулся, ему пришло в голову, что брат еще не совсем погиб, как он решил накануне вечером, — что его еще можно исправить и он должен во что бы то ни стало этого добиться. Ведь Михай — его брат, его единственный брат, у них одна и та же кровь, одно и то же сердце. «Нет, Михай сделал ошибку, но он еще не совсем погиб. И он не обманывает Руксандру. Он любит ее по-старому, и меня тоже».
Ион чувствовал, что кости у него какие-то тяжелые, словно налиты свинцом, а голова трещит, как после ночного кутежа. Но ему не хотелось об этом думать, вспоминать о бессонной ночи, о брате и обо всем остальном. Он хотел успокоиться, прийти в себя и приняться за дело. Да, приняться за дело: ведь для этого он и направлен сюда. Первым делом помочь Лазу собрать людей, потому что иней уже выпал, а свекла все еще в земле и может померзнуть.
Минуту-другую он еще простоял неподвижно, глядя в окна на иней, серебрившийся на крыше сарая, затем тяжело сдвинулся с места, подошел к лавке и начал одеваться: надел брюки, шерстяные носки, ботинки, потом фуфайку. Фуфайка была старая, рукава износились, но она еще грела. Ион вспомнил, что когда-то такая же фуфайка была и у брата Михая. Мать связала обоим сыновьям по фуфайке. Тогда им нравилось носить одинаковые фуфайки, и ботинки, и костюмы. Даже шляпы у них были одного цвета. Только теперь брат уже не носит фуфайку, может быть, он ее изорвал, а может, и выбросил. «Да, — думал Ион, — прямо не верится, но так оно и было». В самом деле, когда-то они с ног до головы были одинаково одеты. Вечером оба выходили на улицу, Михай гордо выступал впереди, с цветами на шляпе, и останавливался перед каким-нибудь домом, а потом подходил он, Ион, и громко ударял несколько раз палкой о порог. Вскоре в окнах появлялся свет — и лицо Михая светлело; толкнув Иона в бок, он шептал ему на ухо: «Идет, слышь!» — словно боялся, что она не выйдет. Потом белокурая девушка, смех которой напоминал щебетанье птицы, встала между ними — и все полетело к черту. Но разве это все? Разве только это испортило их отношения, отдалило их друг от друга? Это ожесточило их? Ничуть! Не об этом теперь речь. Во всяком случае, не только об этом. Это отошло в прошлое, притаилось где-то на дне души, как сохраняется в земле корень дерева, пораженного молнией. Ствол превращается в уголь, а корень еще остается в тучной черной земле. Теперь речь о другом. О чем-то куда более важном — о том, что брат его совсем опустился. Михай всегда был человек легкомысленный, любил весело провести время. Он всегда предпочитал не работать, а получать все в готовом виде. Такой уж у него несчастный характер. Такой человек, если его вовремя не удержать, скатится на дно, пойдет на всякие подлости, лишь бы удовлетворить свои прихоти, жажду власти и низменные страсти. «Вот оно как бывает: живешь целую жизнь с человеком, делишь с ним и хорошее и плохое, любишь его, он близок тебе, он твой брат, — и вдруг обнаруживаешь, что между вами словно пропасть какая, что он тебе чужой, еще более чужой, чем первый встречный». Так рассуждал Ион, хотя и пытался отогнать эти мысли.