Быстро надев куртку, он вышел на улицу.
Алеку Лазу с вилами в руках очищал конюшню от навоза. Увидев Иона и окинув его быстрым взглядом, он бросил вилы и, вытирая на ходу руки, проговорил:
— Я ждал, когда ты оденешься. Женка моя тут капризы разводит. Мы малость поругались и, кажется, разбудили тебя. Ты пришел вчера поздно и порядком не отдохнул. Мы ожидали тебя… Но увидели, что время уже позднее, и легли спать. Видишь ли, если бы нам нынче управиться со свеклой, вот было бы…
Шагая рядом с Ионом, он еще долго распространялся на эту тему, потом вдруг повернулся и сказал:
— Ионикэ… Мне нужно тебе сказать кое о чем, что, может быть, тебе… Это о твоем брате Михае. Ты слышал. Дело идет о стройматериалах… Он сказывал, что дал за них задаток в одном селе, Пэтрэуць, в Буковине… Все обещал нам, что они прибудут, обязательно прибудут еще до осени…
— Ну и что из того?..
— То есть как это «что из того»? — протянул обиженно председатель и внезапно ускорил шаг, точно хотел уйти вперед.
— Я хотел сказать, чтобы ты продолжал, — поправился Ион и покраснел. — Слушаю тебя.
«Да, тебе хочется меня слушать, как собаке лизать соль», — подумал Алеку Лазу, но замедлил шаг и продолжал, понизив голос:
— Мы, по правде сказать, кое-что подозревали, — признался он и отвел взгляд в сторону. — Его пьянство, дружба с Котуном, женщины, с которыми он связался, — все это заставило нас призадуматься…
— Понимаю… Понимаю… — удрученно бормотал Ион.
«Черта с два ты понимаешь!» — мысленно возразил ему собеседник и продолжал вслух:
— Мы послали человека, сына Булиги, Митру, ты его знаешь… Послали, значит, его в Пэтрэуць разузнать, как там и что. Вчера вечером он вернулся. Ничего там не куплено. Михай там даже и не был…
Наступило тягостное молчание.
«Посмотрим, как теперь запоешь», — подумал председатель, а вслух произнес:
— Ну, что скажешь?
— Ладно! — вымолвил Ион, и лицо его окаменело.
«Ага! — казалось, хотел сказать председатель. — Я так и думал, что ты это скажешь».
Они расстались в середине села холодно, словно чужие.
— Я остаюсь в селе, — заявил Лазу, — а ты ступай дальше. Мне надобно собрать людей. — Голос звучал так сурово, словно он говорил с заклятым врагом.
Пройдя несколько шагов, он обернулся и увидел, что Ион удаляется, согнув плечи, низко опустив голову, словно придавленный тяжелой ношей.
«Эх, будь оно все трижды проклято! Родная кровь не вода! — подумал Лазу. С досады он надвинул шапку на глаза. — Брата не вырвешь из сердца… никак…»
Чтобы сократить дорогу, Ион двинулся напрямик через поле. Ступал он тяжело. Ноги глубоко увязали в мокрой земле, порой он хлюпал по лужам. На вспаханном поле кое-где поднялись побеги пшеницы. Оно простиралось, плоское как ладонь, голое, клейкое. Под ногами чавкала грязь. То тут, то там виднелись черные заросли кустарника, одинокие деревья, молодой ивняк на берегу ручейка. В тумане каркали голодные вороны. На ботинках налипла грязь, и казалось — они налиты свинцом. Несмотря на это, Ион шел быстро и все ускорял шаг, словно боясь куда-то опоздать.
— Вот она — свекла! — проговорил он почти вслух и в ярости топнул оземь. Вырвав свеклу, он внимательно ее осмотрел, потом пошел дальше. Разгорелись щеки. Горели ладони рук. Как будто ему не терпелось поколотить кого-то как следует. Поколотить и отвести душу. Но никого не было. Вокруг было пусто. Только туман. Беловатый, холодный, сырой туман, словно просеивающийся сквозь сито. Он забивался в рот, в нос, застилал глаза, полз по спине и заставлял Иона ускорять шаги.
У ворот правления Ион остановился.
Вывеска была на своем месте, на покатой крыше из дранки. Каждое утро он смотрел на нее, и выведенные на ней слова, казалось, согревали его и подбадривали:
Ион Хуцуля, как всегда, с легким замиранием сердца нажал щеколду калитки, но впервые за все время лицо его вдруг помрачнело, когда он бросил взгляд на двор. Широкий двор, хозяйственные постройки, на которые еще совсем недавно он не мог насмотреться, все теперь показалось ему каким-то совсем иным, подобно тому как накануне вечером он увидел в ином свете своего брата.