Вообще, — она часто ловила себя на том, что даже и в мыслях ей трудно произнести его имя и она называет его про себя так, как называла когда-то в присутствии посыльных из конторы: доктор Вендлинг.
Если бы им тогда не предстояла постройка дома, Ханна Вендлинг, возможно, и не влюбилась бы в молодого адвоката из провинции. Но в 1910 году все девушки из высших слоев буржуазного общества запоем читали «Студио» и «Интерьер», «Немецкое искусство и убранство жилища», покупали монографию «Стильная мебель в Англии», и их эротические представления о браке были тесно сплетены с проблемами архитектоники и композиции. Дом Вендлингов, или «Дом в розах», как было обозначено барочными буквами па его фронтоне, хоть и в скромной мере, но удовлетворял этим идеалам; у него была плоская черепичная крыша, у входа стояли детские фигурки из майолики символами любви и плодородия, внизу был устроен настоящий английский холл, а в нем камин с чугунной решеткой, и на каминной полке — коллекция разнообразной медной утвари и безделушек. Много радости и труда стоило так расставить мебель, чтобы повсюду господствовало строгое архитектоническое единство, и когда все было готово, у Ханны Вендлинг возникло чувство, что лишь она одна полностью осознает все совершенство этой архитектоники, хотя Генрих тоже принимал в этом участие, более того, добрая доля их семейного согласия состояла именно в совместном осознании гармонии и контрапункта, господствовавших в убранство их дома.
Мебель с той поры, естественно, ни разу не передвигали, напротив, строго следили за тем, чтобы ни на миллиметр не изменить первоначального плана, и, однако, все как-то переменилось; что же именно? разве ощущение равновесия может притупиться, а гармония пойти на убыль? Сначала она не понимала, что виной всему безразличие; положительные эмоции постепенно перешли в безразличие, и лишь когда они обернулись отрицательными эмоциями, это стало заметно. Не то чтобы дом и его меблировка сделались ей вдруг неприятны, этому легко можно было бы помочь новой перестановкой, — нет, то было проклятие случайности и произвольности, нависшее теперь над вещами и над их связями, и уже нельзя было выдумать никакого другого расположения, которое не было бы столь же случайным и произвольным; несомненно, в этом проявлялось какое-то смятение, помрачение духа, даже опасность, таившаяся везде, поскольку не было никаких причин, почему бы этой неуверенности в архитектонике не перейти и на другие сферы, даже на вопросы моды, и хотя Хайна Вендлинг хорошо знала, что в жизни есть много вещей, куда более важных и тяжких, все же ничто не пугало се сильнее, чем представление, что и модные журналы могут со временем утратить свою притягательность, что даже «Вог»,[15] знаменитый английский «Вог», которого так не хватало ей все эти четыре военных года, люди станут читать без понимания, интереса и восхищения.
Когда она ловила себя на подобных мыслях, она называла их фантастичными, хотя на самом деле то были скорее трезвые, чем фантастичные мысли; фантастичны они были лишь постольку, поскольку им не предшествовал никакой хмель, но трезвое, почти что нормальное состояние подвергалось здесь, так сказать, отрезвлению второй степени, становилось еще трезвее и даже переходило в разряд отрицательных величин. Подобные оценки всегда до известной степени относительны, границу между трезвостью и хмелем провести непросто; считать ли любовь к ближнему в русском духе опьянением или нормальным отношением между людьми в обществе, называть ли какой-либо взгляд на вещи опьянением или трезвостью — остается, в конце концов, неразрешимой загадкой. Не лишено вероятия, что и для трезвости существует некое состояние энтропии[16] или абсолютный нуль, к которому неудержимо стремятся все величины. И то, что Ханна Вендлинг находилась теперь на пути к этому абсолютному нулю, было вполне возможно; в принципе это было бы не чем иным, как ее способностью обгонять моду, ведь энтропия человека — это и есть его абсолютное одиночество, а то, что он прежде называл гармонией или равновесием, — всего лишь слепок, слепок, который человек неизбежно вынужден делать с определенного общественного порядка, пока сам еще является его составной частью. Но чем более одиноким ощущает себя человек, тем более изолированными и разобщенными делаются в его глазах и неодушевленные предметы, тем безразличнее ему их сочетания, и, в конце концов, он вовсе перестает их замечать. Так и Хайна Вендлинг ходила по своему дому, по своему саду, по дорожкам, посыпанным гравием на английский манер, и уже не замечала ни архитектоники, ни переплетения белых линий, и как бы мучительно это ни могло представляться прежде, теперь это уже не мучило, ибо было неизбежно.