Порой, ясным воскресным утром, дон Руй встречал дону Леонор, но всегда взор ее оставался безмятежным и рассеянным, и ее глаза, встречаясь с его глазами, были столь неподдельно лишены малейшего волнения, что дон Руй предпочел бы видеть ее оскорбленной и чтобы глаза ее пылали от гнева или чтобы она отводила их от него с гордым презрением. Дона Леонор не могла не приметить его, но она смотрела на юношу, как смотрела на цветочницу-мавританку, сидевшую на корточках перед своей корзиной у фонтана, или на нищих, которые ловили на себе блох, греясь на солнце у портала церкви. Теперь уже дон Руй более не обвинял дону Леонор в холодности и жестокости. Она была лишь возвышенно-отдаленной, словно звезда, которая сверкает в небесной выси, не ведая о том, что там, внизу, в мире, для нее неразличимом, на нее смотрят, о чем она и не подозревает, глаза, обожающие ее и вверяющие ей свою судьбу и счастье.
И тогда дон Руй подумал: «Она меня не любит, и я не смею ее домогаться. Мечте моей сбыться не суждено, и да не оставит нас обоих своей милостью наша пресвятая заступница!»
И поскольку дон Руй был юноша скромный, он, уверившись в неколебимом равнодушии к нему доны Леонор, более не позволял себе даже поднять глаз на решетки ее окон и не входил в церковь, ежели, подойдя к порталу, различал в глубине придела дону Леонор, стоящую на коленях, с грациозно склоненной над молитвенником головой в нимбе золотых волос.
IIСтарая дуэнья с выпученными и злыми, как у совы, глазами не замедлила доложить сеньору де Лара о том, что некий дерзкий юноша приятной наружности, поселившийся в старом доме архидьякона, беспрестанно встречается им во дворе и вечно торчит перед церковью, когда там молится дона Леонор, — не иначе, как хочет показать, что она пленила его сердце. К вящей своей горькой досаде, ревнивый супруг услышал то, что ему уже было известно: он сам, притаясь у окна, всегда высматривал, подобно охотничьему соколу, свою красавицу жену, когда та пересекала двор, направляясь в церковь или из церкви, и давно приметил учтивого юношу, который беспрестанно попадался ей навстречу, ждал ее у церкви и бросал на нее пламенные взгляды, — тогда сеньор де Лара в ярости терзал свою бороду. Уже давно все мысли и чувства его были заняты ненавистью к дону Рую, нечестивому племяннику каноника, который осмелился обратить свои низкие помыслы к высокопоставленной сеньоре де Лара. Он отрядил слугу выслеживать дона Руя и теперь досконально знал, куда тот направляется и где пребывает, и обо всех его друзьях знал, с кем дон Руй охотился или проводил время в развлечениях; известны ему были даже портной, кроивший дону Рую камзол, и оружейник, точивший юноше шпагу, и каждый час жизни дона Руя. И еще более ретиво отныне сторожил ревнивый супруг дону Леонор — сторожил каждое ее движение, мимолетные жесты, ее молчание и разговоры со служанками, рассеянность за вышиваньем, манеру задумываться, глядя на деревья в саду, ее вид и выражение лица, когда она возвращалась из церкви… Но столь неколебимо безмятежной представала перед ним сеньора дона Леонор в невозмутимости своего сердца, что самая изобретательная ревность не отыскала бы пятен на ее белоснежной непорочности. И тогда, ожесточившись вдвойне, дон Алонсо обратил свой гнев против каноникова племянника, осмелившегося возжелать сию непорочность, и эти, подобные ясному солнцу, волосы, и лебединую шею, — все, что принадлежало только ему и было высшей усладой его жизни. И когда он прохаживался по гулкой, сводчатой галерее замка, в отделанном кожей кафтане, выставив вперед клинообразную, с проседью, бороду, с гривой взъерошенных курчавых волос и стиснутыми кулаками, одна и та же неотвязная мысль грызла его: «Он замыслил покуситься на ее добродетель, он замыслил покуситься на мою честь… Две вины лежат на нем, и он заслуживает двух смертей!»
Но к его ярости примешалось нечто похожее на страх, когда он узнал, что дон Руй больше не поджидает сеньору дону Леонор во дворе, не кружит влюбленно возле дворцовых стен, не входит в церковь по воскресеньям, когда она молится там, и что его отчужденность простерлась столь далеко, что однажды утром, находясь вблизи аркады и хорошо слыша скрип отворяемой двери, из которой появилась сеньора, он продолжал стоять к ней спиной и вместе с неким тучным кавалером смеялся над листком, который тот ему читал. Столь явно притворное равнодушие несомненно должно было служить (так думал дон Алонсо) прикрытием нечестивому замыслу. Что он затевает, коварный обманщик? Грубую душу дона Алонсо все сильнее терзали ревность, затаенная злоба, подозрения — тяжкий груз его седеющей и безобразной старости. В невозмутимости доны Леонор ему почудились хитрость и притворство, и он незамедлительно запретил ей посещать церковь Девы Марии де Пилар.