Дона Леонор столь привычна была к покорности, что без тени удивления или любопытства, лишь поспешив повесить в изголовье постели четки, уселась на табурет, и ее тонкие пальцы со всевозможным старанием, чтобы каждая буква была красивой и четкой, вывели первую короткую строку, которую сеньор де Лара продиктовал ей и в которой говорилось: «Мой рыцарь…» Но когда он продиктовал ей следующую строку, более длинную и несказанно ее огорчившую, дона Леонор отшвырнула перо, словно оно ее обожгло, и, вскочив из-за стола, вскричала в горестном отчаянии:
— Сеньор, кому надобно, чтобы я писала такую ужасную неправду?..
В приступе внезапной ярости сеньор де Лара выхватил из-за пояса кинжал и стал потрясать им перед лицом жены, глухо рыча:
— Или вы напишете все, что я вам прикажу и что надобно мне, или, клянусь богом, я воткну этот кинжал прямо вам в сердце!..
Белее, чем воск освещавшей их свечи, дрожа всем телом при виде сверкавшего кинжала, готовая под страхом смерти согласиться на все, дона Леонор прошептала:
— Ради пресвятой Девы Марии, не губите меня!.. Не гневайтесь, сеньор, ведь я живу лишь для того, чтобы покоряться и служить вам… Приказывайте, я все напишу…
Тогда, опершись сжатыми кулаками о край стола, куда он положил кинжал, и не сводя с несчастной хрупкой женщины тяжелого взгляда, которым он, казалось, пронзал ее насквозь, сеньор де Лара продиктовал, выкрикивая хрипло и отрывисто, письмо, которое было начертано неверными и дрожащими буквами: «Мой рыцарь! Верно, вы не поняли либо не оценили моей любви, которую я никак не могла явственно обнаружить перед вами в Сеговье… Пребывая здесь, в Кабриле, я сгораю от желания видеть вас; и, ежели таково и ваше желание, вы очень легко можете его осуществить, поскольку супруг мой уехал в другое поместье, а проникнуть в здешнее поместье — Кабриль для вас не составит труда. Приезжайте нынче ночью, войдите через садовую дверь в стене и по тропинке мимо пруда идите к террасе. Там вы увидите лестницу, приставленную к окну, — это окно моей комнаты, где вы будете радушно приняты той, что ждет вас с таким страстным нетерпением…»
— А теперь, сеньора, поставьте внизу ваше имя, это важнее всего!
Медленно вывела свое имя дона Леонор, вся залившись краской, словно ее раздевали на глазах у толпы.
— А теперь, — глухо, сквозь стиснутые зубы приказал ей супруг, — адресуйте это письмо дону Рую де Карденасу!
Тут дона Леонор осмелилась поднять на него взор, не в силах скрыть своего удивления перед незнакомым ей именем.
— Пишите!.. Дону Рую де Карденасу! — закричал дон Алонсо, нахмурив брови.
И она адресовала свое бесчестное письмо дону Рую де Карденасу. Дон Алонсо спрятал письмо за пояс, рядом с вложенным в ножны кинжалом, и молча, выставив вперед клинообразную бороду, вышел, бесшумно ступая по плитам коридора.
Застыв в бесконечном ужасе, дона Леонор осталась сидеть на табурете с безвольно упавшими на колени руками и взором, устремленным во тьму безмолвной ночи. Сама смерть представлялась ей менее мрачной, чем это мрачное приключение, в которое она была насильственно вовлечена! Кто был этот дон Руй де Карденас, о котором она даже не слыхала и который никогда не соприкасался с ее жизнью, столь безбурной и столь небогатой событиями и людьми? Но, верно, он знал ее, встречался ей, следил за ней, хотя бы взглядом, иначе как бы ему счесть вразумительным и естественным получение от нее столь пылкого и многообещающего послания…
И этот человек, судя по всему юноша благородного происхождения и, должно быть, красивый, внезапно вторгся в ее жизнь по прихоти ее супруга! И незаметно для нее столь глубоко проник сей человек в ее жизнь, что для него отворяется дверь в саду, а к ее окну, чтобы он мог туда подняться, приставляется лестница!.. И кто же — ее супруг, сам, втайне от всех, открывает настежь дверь и сам поднимает лестницу к ее окну!.. Зачем?..
И тогда мгновенно дона Леонор уразумела всю истину, постыдную истину, которая исторгла из ее уст тоскливый и тут же приглушенный вскрик. Это ловушка! Сеньор де Лара искусительным письмом заманит в Кабриль доверчивого дона Руя, одного, беззащитного, и здесь он схватит его и предаст смерти! И она, ее любовь, ее тело должны служить соблазном, сияющим перед очарованным взором несчастного юноши. Ее супруг использует ее красоту, ее ложе, как золотую сеть, в которую должна угодить неосмотрительная жертва! Возможно ли нанести ей оскорбление более ужасное? И какое бесстыдство! Ведь дон Руй де Карденас может не поверить и не принять столь откровенного любовного приглашения и лишь разгласит о нем по всей Сеговье, смеясь над ней и похваляясь письмом, в коем супруга Алонсо де Лара предлагает ему свое ложе и тело! Но нет! Несчастный поспешит в Кабриль, чтобы погибнуть, бесславно погибнуть в черном безмолвии ночи, без духовника, без отпущения грехов, с душой, отягченной грехом прелюбодеяния! Он умрет непременно, — сеньор де Лара никогда не допустит, чтобы остался в живых тот, кто получит это письмо. Выходит, этот юноша умрет из-за любви к ней, любви, которая, не дав ему любовных радостей, будет стоить ему жизни. Да, да, из-за любви к ней умрет он — ведь ненависть сеньора де Лара, ненависть, столь насыщенная подлостью и вероломством, могла родиться лишь из ревности, которая затмила в нем долг рыцаря и христианина. Без сомнения, он перехватил бросаемые на нее доном Руем взгляды, приметил, что тот нетерпеливо ждет ее появления и старается попасться ей на глаза: будучи страстно влюбленным, дон Руй, верно, забыл об осторожности.