Но к чему думать об этом! Печалиться и ревновать он станет после! А эта ночь, восхитительнейшая ночь, будет принадлежать ему, и весь мир исчезнет, останется лишь эта комната в Кабриле, едва освещенная, где, распустив волосы, его ждет дона Леонор! Дрожа от нетерпения, он сбежал с лестницы и вскочил на лошадь. Но затем, подчинившись благоразумию, неторопливо пересек верхом двор, низко надвинув на лоб поля шляпы, как если бы он отправлялся на обычную прогулку с намерением насладиться ночной прохладой за городскими стенами. До самых ворот Святого Маврикия никто ему не встретился. Нищий, сидевший в темной арке ворот, извлекал унылые звуки из своей шарманки; завидев всадника, он жалобно воззвал к пречистой деве и ко всем святым, моля их ниспослать сему славному кавалеру свою сладостную и святую милость. Дон Руй остановился, чтобы бросить нищему подаяние, и тут вдруг вспомнил, что не был нынче в церкви у вечерни и забыл помолиться и попросить благословения у своей святой покровительницы. Он соскочил с лошади: ему было известно, что здесь, у древних ворот, всегда горит лампада, освещая статую пресвятой девы. Статуя изображала ее пронзенной семью кинжалами. Дон Руй, положив шляпу на землю, преклонил колена, простерев к статуе руки, с жаром прочел «Славься, владычица!». Светлым сиянием озарилось лицо богоматери, которая, словно не чувствуя боли от семи кинжалов или испытывая от нее невыразимое наслаждение, улыбалась алыми устами. Пока дон Руй молился, рядом в монастыре святого Доминика послышался колокольчик, возвещавший о чьей-то близкой смерти… Шарманка умолкла в черной темноте арки, и нищий пробормотал: «Какой-то монах умирает!» Дон Руй поспешил прочитать «Аве Мария» по отходящему монаху. Богоматерь с семью кинжалами по-прежнему сладостно улыбалась: колокольчик, возвещавший о чьей-то близкой смерти, не был дурным предзнаменованием! Дон Руй, повеселев, сел на лошадь и двинулся в путь.
За воротами Святого Маврикия он миновал хижины гончаров, а дальше дорога, узкая и темная, шла среди высоких агав. Из-за холмов, озаряя мрачную долину желтым унылым светом, вышла, прежде невидимая, полная луна. Дон Руй ехал шагом, опасаясь появиться в Кабриле слишком рано, раньше, чем служанки и слуги, помолившись на ночь, улягутся спать. Отчего в своем послании, столь ясном и обдуманном, дона Леонор не назначила часа их встречи? Его воображение летело вперед, врываясь в сад Кабриля и стремглав взбираясь по обещанной лестнице, — и он припускался вслед за ним нетерпеливым галопом, так что камни градом взметывались из-под конских копыт на плохо укатанной дороге. Потом он сдерживал взмыленного коня. Рано, еще рано! И он, изнывая от промедления, принуждал себя ехать шагом, чувствуя, как сердце его колотится в груди, словно птица в клетке.
Так доехал он до распятия, где дорога разветвлялась, словно зубья вил, на две идущие рядом, а затем обе они упирались в сосновую рощу. Обнажив голову перед распятием, дон Руй на мгновение встревожился: он не мог припомнить, какая из этих дорог вела к Холму Повешенных. Он уже направился по той, что была почти совсем скрыта деревьями, как вдруг среди безмолвных сосен заплясал в темноте огонек. И дон Руй увидел перед собой старуху в лохмотьях, с распущенными длинными космами; сгорбленная, она опиралась на палку и держала в руке фонарь.
— Куда ведет эта дорога? — крикнул ей дон Руй. Старуха высоко подняла фонарь, силясь разглядеть всадника.
— К Хараме.
И тут же старуха с фонарем исчезла, растворившись во тьме, как будто она возникла лишь для того, чтобы предупредить его, что он ошибся дорогой… Дон Руй поспешил повернуть назад, обогнул распятие и поскакал по другой, более широкой дороге; и вскоре на фоне освещенного луной неба он разглядел черный столбы и черные перекладины на Холме Повешенных. И тут же придержал лошадь, приподнявшись в стременах. На высоком, иссохшем, лишенном травы и вереска холме, соединенные низкой щербатой стеной, высились черные, громадные в желтом свете луны четыре одинаковых гранитных столба, напоминавшие остов разрушенного дома. К каждому из столбов была приделана толстая перекладина, и на всех четырех перекладинах висели тела повешенных, черные и окоченелые, с неподвижными, немыми лицами. И все кругом казалось таким же мертвым, как они.