Разжиревшие стервятники спали, примостившись на столбах. Вдали мертвенно-бледно светилась стоячая вода Бабьего болота. А на небе все больше наливалась желтизной огромная луна.
Дон Руй пробормотал «Отче наш»: долг христианина — помолиться за эти грешные души. Затем, тронув поводья, двинулся было дальше, как вдруг в бескрайней тишине и полнейшем безлюдье раздался, зазвенев, голос, голос, который взывал к нему, умоляющий и протяжный:
— Кабальеро, остановитесь, приблизьтесь сюда!
Дон Руй резко натянул поводья и, привстав на стременах, окинул испуганным взором зловещее безлюдье. Но перед глазами у него был лишь иссохший холм, мерцающая, неподвижная вода, столбы и мертвецы. Он подумал, что ему что-то померещилось в ночной мгле или чей-нибудь неприкаянный дух шутит с ним свои шутки. И он тронулся с места, не тревожа и не торопя коня, как если бы они с ним находились на одной из улиц Сеговьи. Но сзади вновь раздался тот же голос, неотступно взывавший к нему, тревожный и горестный:
— Кабальеро, подождите, не спешите, вернитесь, приблизьтесь сюда!
И вновь дон Руй резко остановил лошадь и, повернувшись в седле, отважно устремил свой взор на четверых мертвецов, висевших на перекладинах. Голос слышался оттуда, и голос этот, будучи человеческим, должен был исходить из того, что имело человеческий облик! Какой-то из этих повешенных звал его, звал нетерпеливо и отчаянно.
Быть может, по чудесной милости господней, в ком-то из них остались дыхание и жизнь? А быть может, благодаря еще большему чуду, один из этих полусгнивших скелетов остановил его, чтобы передать предостережение небес?.. Но как бы то ни было, исходил ли этот голос из живой груди или из груди мертвой, непростительной трусостью было бы уехать, поддавшись страху, не вняв его просьбе и не выслушав его.
И дон Руй направил испуганного коня прямо к виселицам; там, остановившись, он выпрямился в седле и спокойно, уперевшись рукой в бок, оглядел одного за другим всех четырех мертвецов и крикнул:
— Кто из вас, повешенных, осмелился звать дона Руя де Карденаса?
И тогда тот, кто висел спиной к лунному свету, ответил с высоты державшей его веревки голосом невозмутимым и естественным, как если бы какой-то человек разговаривал из окна с кем-то на улице:
— Сеньор, это я.
Дон Руй заставил лошадь приблизиться к мертвецу. Лица повешенного он не мог разглядеть: голова его была низко опущена на грудь, и оно было скрыто свисавшими длинными и черными космами волос. Дон Руй видел лишь, как болтаются у покойника несвязанные руки и ноги, уже высохшие и почерневшие, словно обугленные.
— Что тебе надобно от меня?
Повешенный, вздохнув, прошептал:
— Сеньор, окажите мне великую милость: обрежьте веревку, на которой я вишу.
Дон Руй вытащил меч и одним взмахом перерезал наполовину сгнившую веревку. Зловеще гремя костями, скелет рухнул на землю и мгновенье лежал на ней распростертый. Но тут же он поднялся на ноги, которые у него подгибались, словно затекли, и обратил к дону Рую свое мертвое лицо — череп, обтянутый кожей, желтевшей ярче, чем освещавшая их луна. Глаза покойника были неподвижны и лишены блеска, а губы растянулись в застывшей улыбке. Между зубами, очень белыми, виднелся кончик почерневшего языка.
Дон Руй не выказал перед ним ни ужаса, ни отвращения. И, вложив меч в ножны, невозмутимо спросил:
— Ты мертвый или живой?
Скелет пожал плечами:
— Я не знаю, сеньор… Да и кто знает, что такое жизнь? И кто знает, что такое смерть?
— Но что ты от меня хочешь?
Повешенный длинными костлявыми пальцами ослабил петлю, которая все еще стягивала его шею, и объявил серьезно и торжественно:
— Сеньор, я должен сопровождать вас в Кабриль, куда вы направляетесь.
Дон Руй от великого изумления чуть не упал с коня и так натянул поводья, что конь его встал на дыбы, тоже как бы изумившись.
— Со мной, в Кабриль?..
Повешенный согнулся в поклоне так, что сквозь длинную прореху его рубашки, сшитой из мешковины, обнажились все позвонки, по виду более острые, чем зубья самой острой пилы.
— Сеньор, — взмолился он, — не отказывайте мне. Великое вознаграждение ждет меня, ежели я окажу вам эту услугу!
Тут дону Рую вдруг пришло на ум, что все это не что иное, как ужасные козни дьявола. И тогда он, вперив сверкающий взор в мертвое лицо, поднятое к нему в тревожном ожидании согласия, медленно и размашисто осенил его крестным знамением.