Потом он начал гнать спирт, варить пиво; пробовал, смаковал, но не пил. Замышлял что-то всерьез. На мои вопросы только усмехался, и в горле его слышалось странное, похожее на смех дребезжание.
Однажды к нам пришла Хундва.
Она была весела, руки ее горели. Она осмотрела приготовления отца, попробовала свежее пиво, отхлебнула водки, заглянула в хлев, походила по дому и всем осталась довольна. На прощание сказал мне:
- Готовься к свадьбе, недолго осталось. Маленькая Хундва выходит замуж!
- К какой свадьбе? - поперхнулся я.
- Нет, вы только посмотрите на него, - рассмеялась она. - Он не знает. Все Урквеэ бурлит, а он не слыхивал.
- Ах да, - спохватился отец. - Раз Хундва ко мне переселяется, придется тебе подыскать другое жилье. У меня для тебя места нет.
Они дружно смеются, их похотливые губы раскрываются, глаза горят, они берутся за руки и спешат через болото к Улле. Хундва вприпрыжку впереди, юбка развевается, как парус, отец, сгорбившись, пыхтя и кашляя, ковыляет следом. И ветер бросает им вслед, словно цветы, охапки снега.
Разом во мне закипает все — гнев, страсть и отчаяние.
- Хундва, - кричу я. - Молодая волчица из болота, всего от тебя ожидал, только не этого. Господи, только не этого! Что может быть более мерзким, жестоким и горьким! Или твои глаза ослепли, или ведьмаки тебя околдовали — тебе на погибель и людям на смех?
Хочу бежать за ними, кричать, хочу столкнуть их в урчащую прорву трясины, но услышав удаляющийся смех, остаюсь возле своей лачуги. Во мне вдруг просыпается зверь, хочу бить и крушить пивные бочки, чаны с водкой, хочу красного петуха под крышу пустить! Пусть празднуют свадьбу посреди болота, в ржавой воде, и в гостях у них будут кикиморы, оборотни и снежные вихри. Хочу выть, как зверь, скалить зубы.
- Ах так, значит, - кричу я, - так обделываются делишки, потихоньку, украдкой, как ночь подступает к болоту. Хундва, молодая волчица, будет жить здесь с тем, кого я ненавижу больше всего, чьим проклятием пропитана каждая моя клеточка. Явится сюда, влюбленная обнимать-целовать старика, перебирать желтыми пальцами его сивую бороду, петь ему песенки, странные и непонятные, как сон, как воды тихое течение. А потом, ночью, как только сгустятся туманы и засвистит, загуляет ветер по всей округе, побегут они оборотнями по болоту. Молодая волчица впереди, старый самец, принюхиваясь, позади. Тогда береги скотину, всякую живность береги — кровожадная Хундва колобродит!
Я наливаю из бочек питье и с проклятиями глотаю его. Радо радуетесь, кричу я, погодите, ужо покажу я вам свои зубы!
Но чем больше я сыплю проклятий, тем яснее чувствую невыразимое отвращение к этим людям и этим местам. Я здесь чужой и никому не нужен — ничто больше не удерживает меня здесь. До чего же низкий и закоптелый в лачуге потолок, до чего же голое и бесприютное это болото. Прочь отсюда, прочь — подальше от этих мест, мочи моей нет, задыхаюсь. Я будто рыба, выброшенная на лед, голова размозжена, жабры забиты ледяными осколками. Не могу больше здесь жить, я как был, так и остался трусливым зверем, которого все пинают. И тут во мне пробуждается воспоминание о тех землях, которые видел однажды в детстве. Как теплое сияние, оно встает передо мной, полное странных видений и чудес.
С наступлением вечера я беру узелок и ухожу прочь.
Покидаю отцову хибару и будто избавляюсь от кошмарного сна. Жуть царит здесь, тяжкий бред и проклятие. Поскорее бы выбраться из болот и лесов на простор.
Ночью недолго сплю под корневищем и спешу дальше. Болото покрылось ледяной коркой, по льду метет поземка, взметая снег.
Прочь из болота, подальше от Ургвеэ! И я иду все дальше и дальше без остановок, без отдыха. Ноги устают, увязая в снегу, но я не даю себе передышки. Я прямо-таки спасаюсь бегством, но чем больше спешу, тем длиннее становится дорога. Я не нахожу выхода из болота. Оно, куда ни глянь, лежит передо мной, заметенное снегом, поросшее кривыми соснами и кочками. Проходят дни, минуют ночи, я спешу дальше, однако болото не кончается. Оно обложило меня со всех сторон, как и эти черные неподвижные тучи. И вдруг я замечаю, что пришел туда, откуда начался несколько дней назад мой побег.
Проклятие срывается с моих губ, я кляну все на свете и сызнова начинаю свой путь. Только бы выбраться из Ургвеэ, во что бы то ни стало, любой ценой, только подальше от этих заклятых мест! Даже ночью, шаря в темное, спотыкаясь о кочки, натыкаясь на ветки, я не останавливаюсь. Как в горячке молюсь, бреду сквозь метели. Прочь отсюда! Я не думаю больше ни о Хундве, ни об отце, ни об Улле, ни обо всех этих людях, их распутстве и злобе, сейчас они далеки от меня, как давнее прошлое, я поглощен одной мыслью, окрылен одним желанием: прочь отсюда! Но спустя несколько дней я снова оказываюсь на прежнем месте.
Я останавливаюсь как громом пораженный. Господи, взываю я, помоги же мне, укажи путь! Кто приковал меня к этому бесконечному болоту, заставил кружить по нему безысходно? Какая невидимая злая сила водит меня?
Силы мои на исходе, душу точат сомнения.
А может, то были грезы детства, может, мне приснились те страны и люди? Может, и нет ничего, кроме бесконечных болот, как уверяла Хундва? И никуда не уйти от туманов и метелей, все равно окажешься там, откуда бежал. Может, я видел сон, может, это все ведьма нашептала мне, когда я метался в жару? Кто вселил в мою душу тоску по другим землям, если на свете нет ничего, кроме болота?
- Болото, одно болото! - кричу я и устремляюсь дальше. Нет у меня больше веры, силы иссякли, но я все же спешу вперед наперекор пурге, голоду и усталости. Еда кончилась. Ветер колет глаза ледяными иглами. Сосны стонут и гнутся вокруг. Я не отдыхаю, не останавливаюсь, я борюсь изо всех сил, как утопающий. Вперед — по болотам, лесам и топям, мимо волчьих ям, сквозь густые заросли, далеко обегая встречных — туда, где начинаются поля. Лишь бы взглянуть на человеческие лица, хоть раз почувствовать на себе тепло солнечного луча! Тогда не страшно и умереть опустившись в сверкающий снег. Так проходит день, второй, третий, меня охватывает ужас: передо мной возникает лачуга моего отца!
В отчаянии я опускаюсь под дерево.
Метель свистит надо мной словно в насмешку: нет выхода из Ургвеэ, нет выхода!
Никуда тебе не уйти, закрыты перед тобой все дороги: снова и снова приводят они тебя обратно. Никуда тебе не деться, проклятие будет лежать на тебе, пока не погибнешь, пока не снесут тебя, осыпая бранью, в болото. Да и куда идти — всюду сплошной обман, все бреди безумие. Ты живешь в заколдованном круге, который сдавил тебя, как петля. Нет выхода, нет цели, есть только Вечное Бескрайнее Болото.
Заламываю руки и до крови кусаю губы. Не хочу! Не хочу! - воплю я, но мой голос гаснет в снежной круговерти.
Долго лежу на земле. Куда идти? Голод мучит меня, я совсем замерз, ползу к лачуге, но тут меня охватывает ужас, и я убегаю в болото. Туда — ни за что, к ним — ни за что, к ним, которые высмеивают и мучают меня.
Всю ночь брожу по болоту. На минуту останавливаюсь возле хибарки Уллы: в ней темно и тихо. Плетусь назад, иду на пожарище Кристьюхана, снег укрыл все следы от пожара, и здесь не найти мне пристанища. Куда пойти?
Под утро снова возвращаюсь к лачуге отца. Подглядываю в замерзшее окно. Посреди комнаты накрыт стол, за которым сидят люди. Перед ними дымятся горы мяса, по кругу ходят кружки пива. Ты попал на свадьбу, смеюсь я, на свадьбу молодой волчицы!
Явились на пир и старики со старухами, местные старожилы, похожие на духов или привидения. Морщинистые, желтые, с длинными костлявыми пальцами, из-под пепельно-серых волос сверкают хитрые глаза. Во рту трубки — они едят, курят и пьют одновременно, с животной торопливой жадностью. Они не разговаривают, не шевелятся, не глядят по сторонам — только бубнят себе что-то под нос, рвут горячее мясо, как хищники. Кости градом сыплются под стол, и собаки грызутся из-за них, злобно рыча и кусаясь.
И как видение сидит среди них Хундва. Она украшена серебряными брошами и цепочками, на пальцах сверкает золото. Торжественно и серьезно потчует она гостей, в глазах — стыдливое счастье и умиротворение. Отец сидит рядом, хмельной и красный, он то и дело стучит кулаком по столу, хотя никто на него не смотрит и не слушает его.