— Хватит двух.
Зевая, мы катим по улице. Во всем теле у нас величайшая лень; к пояснице будто тяжеленные камни привязаны; рубахи нараспашку, такая жарища. Сейчас бы спать завалиться, а не работать. Но если из пятидесяти пенгё четыре мы отдадим помощникам со стороны, оставшихся денег нам хватит на два-три дня.
— Сейф-то бетонированный? — вдруг спрашивает дядюшка Йожи, а я чешу в затылке: — Ёй-ей, забыл спросить.
— Ежели бетонированный, тогда шестерых надо взять, а не двух помощников. И денежки фьюить!
Ладно, посмотрим. Я киваю, как кивали когда-то и мне, и пятеро бегут к нам со всех ног. Волнуясь, предлагают свои услуги… Кого выбрать?.. — Вот этого низенького крепыша, у него сильные руки… А еще кого?.. Этого вот долговязого, кажись, он парень ничего себе, вот только тощий… Ну да ладно, возьму…
Маленького крепыша зовут Пали; он мигом выпрашивает сигарету авансом и принимается ругаться и сквернословить. Он всем понравился. Ну а этот долговязый, с тонкой шеей, смотрит в пространство перед собой, сощурив глаза, и волосы его треплет ветер. И на лице у него такое выражение, будто он едет в автомобиле и ласки ветра ему в радость. Славный малый, думаю я, пусть перепадет ему немножко деньжат… Но когда мы ссаживаемся с повозки на улице Трефорт и он, достав из кармана очки в никелевой оправе, водружает их на нос, я думаю, что его прогонят, уж больно у него деликатный вид. Однако же он, не дожидаясь объяснений, хватает тяжелую вагу — и тотчас к салазкам, делает все молча, не то что низенький крепыш. И я радуюсь, что взял долговязого.
— Эти двое станут позади, — говорит дядюшка Йожи и простукивает железную стенку сейфа. — Вот видишь, бетонированный… Вы, Ижак, или как там вас зовут, — он снова поворачивается к ним, — возьмете вагу и хоть кровь из носу — не давайте сейфу соскальзывать вниз. А ты, Палко, жми сбоку, да не жалей сил.
Сейф тяжеленный. А лестница слишком узкая, да к тому же из железной решетки перил выпирает кованый орнамент в виде завитушек. И вдобавок на каждом этаже лестница дает крутой поворот.
Мы беремся за конец веревки. Раз-два, взяли!
Сейф ни с места. Мы понимающе косимся друг на друга: совсем обленились, наши мускулы еще не проснулись.
— Тьфу пропасть… Раз-два, взяли… — И вот уж сейф вполз-таки на две ступеньки, а мы, не переставая кричать «раз-два, взяли!», судорожно вцепившись в веревку, тянем так, что у нас вздуваются жилы на шее.
Но вот я смотрю сквозь это кроваво-красное волочение и не вижу низенького крепыша: он прохлаждается внизу, зато очки долговязого заливает пот, рот его раскрыт, как ворота, он задыхается и вот-вот переломится, подпихивая сейф вагой.
— Этот работает на совесть, — хрипит дядюшка Йожи и трясет седой головой: пот дождичком льется с его лица. У меня рубаха выбилась из-под брюк, и сквозняк сверху овевает прохладой мое тело. У Франци выпятился живот, а на подбородок вылезли два гнилых зуба. Его ноздри дрожат от напряжения. В другой раз я мог бы тянуть вдесятеро сильнее, но в минувшую дурацкую ночь эта дрянь с соломенными волосами высосала из меня все силы… И с остальными тоже так… Словно тянут только кости, а мышцы грузом болтаются на них.
К счастью, мы добрались уже до площадки второго этажа. Господи Иисусе, мы отплевываемся, вытираем рубашками лица цвета вареной конины; задыхающийся от насморка Сепи хочет закурить, но дядюшка Йожи вытряхивает на первый этаж все его сигареты: — Потом, когда управимся, — отдуваясь, говорит он. — У тебя что, такие большие легкие?
Приземистый крепыш Пали опирается о перила, плюет поверх сейфа на стену.
— В бога душу мать…
Долговязый беспрестанно протирает очки; рассматривает их на свет, дышит на них, он так бы и не проронил ни слова, если б я не спросил:
— Трудно, а?..
Он кивает.
— Еще бы…
Мы снова берем сейф в оборот. Теперь плохо еще и то, что площадка выстлана линолеумом, и мы оскальзываемся на нем как на льду. С превеликими мучениями добираемся до первой ступеньки лестницы третьего этажа. Конечно, пятьдесят пенгё за такой труд — это очень мало. Сейчас бы отдохнуть как следует или пойти за подмогой. Один этаж — ерунда. Но на третьем все приобретает двойную тяжесть. Однако идти на попятный уже не приходится, раз взялись восьмером. Никто из нас не раскрывает рта. Так уж заведено у мужчин: тащить, если даже мочи нет… Мы должны втащить сейф наверх.
Я так сжился со своей братвой, что знаю наверняка: если мне тяжело, если я сдам, сдадут и они. Вот почему я вконец обалдеваю на повороте лестницы третьего этажа. Тяну, чуть не крича, но на кромке ступенек мои ноги скользят, и я едва нащупываю опору. А сейф как назло ни с места, а потом внезапно сползает на ступеньку.