Панна вздыхала и плакала, а ночью увидела чудный сон. Под венчиком «кукушкиных слезок» сидел крохотный кузнечик, все подкручивал свои усики и моргал.
Давно уж не было у нее столь веселых и беззаботных минут, как в этом забавном сне. Она проснулась с глубоким вздохом около пяти утра. С улицы проникали неясные звуки. Высунув голову из-под перины, Панна увидела, что напротив, готовясь к работе, уже копошится кузнец. А у нее от жуткого холода заледенело лицо. Боже праведный, что станет с ней днем? Как жаль, что она с вечера не положила француза и нитки с иголкой поблизости… Чтобы взять их, пришлось выбраться из постели, и тут холод так прохватил Панну, что бедняжка съежилась и задрожала всем телом, не в силах перевести дыхание. Она хотела умыться и причесаться, как делала это каждое утро; но от умывания все же пришлось отказаться; нет, она просто не пережила бы его, превратилась в ледышку… Панна взяла выщербленный гребешок и заглянула в зеркало на стене. В старом зеркале отражалось окно ее комнатки, за которым, окутанная зыбким сумраком, темнела кузня.
Гребешок так и плясал в руке Панны, не хотел причесывать ее волосы, но не ходить же ей растрепой, тем более что сегодня она даже не умывалась. И Панна, стуча зубами, приводила голову в порядок… Неожиданно в комнату ворвались странные звуки, и в зеркале показалась фигура кузнеца. Но вот старик скрылся, и в глубине зеркала жарко заполыхало пламя, языки его бесшумно заполонили весь серебристый квадрат. Огонь разгорался все ярче — кузнец раздувал меха, не жалея сил! Бледные щеки Панны тотчас порозовели, волосы сделались рыжими, гребешок в руке вспыхнул, и по черной бахроме шали запрыгали искорки.
Старая Панна сперва ужаснулась, потом залюбовалась игрой огня и даже звонко расхохоталась, как хохочут, пожалуй, только зайчата, впервые увидевшие зеленую травку. Она протягивала к зеркалу руки, точно и впрямь ощущала тепло. И хотела уж было взять нитки, иглу и француза и приняться за работу.
Ай да кузнец… не такой уж он скряга, — улыбаясь, качала головой Панка.
Но тут у нее снова застучали зубы, и ей пришлось оторваться от волшебного зеркала.
Спасаясь от холода, она забилась в угол кровати, откуда видны были в зеркале языки пламени. Панна смотрела на огонь, и в сердце ее закрадывались все более смелые надежды: кузнец, не иначе, ей знак подает: так и быть, заходи, мол, мерзлячка Панна.
Ох и плут этот старый бобыль: на вид туча тучей, а сам — через зеркало — обольщает старуху надеждой.
Нет, сегодня она не пойдет… останется дома, в кровати, и будет себе вышивать, поглядывая на огонь… а уж завтра, умывшись, наденет нарядное темное платье и заявится к нему в кузню.
И только она размечталась, как зеркало вдруг потемнело и заполнилось клубами пара: кузнец загасил свой горн.
Иголка застыла в руке у Панны, и сладкие мысли смешались.
1931
Перевод В. Середы.
В КАРЬЕРЕ
Все подернулось инеем. Над озером у карьера, словно взявшись за руки, закружились хороводом русалки. Сам карьер с его гигантскими глиняными террасами еще таился во тьме. Как и весь кирпичный завод внизу.
Но вот в темноте карьера зазвенели, залязгали цепи вагонеток, потом по заиндевелым рельсам пробежал треск и хруст. И что-то сказочное было в том, что вагонетки, словно тучные красные коровы с двумя маленькими железными рогами надо лбом, знай себе катились, незаметные издали, вверх на горку, вниз на путь.
Вскоре в карьер тяжелым свинцовым шагом пришли рабочие с кирками. Четверо-пятеро пошли в одну сторону, вторая группа — в другую, спустилась вглубь, несколько человек вскарабкались на красно-бурую террасу.
Затем гулко застучали кирки. Рабочие, встав ногой на огромные глыбы глины, обрушивали на них высоко занесенные кирки.
Медленно наступал рассвет: то тут, то там из-за туч прорывались снопы солнечных лучей, и кружево уносящейся вдаль, задебренной хвойными лесами горы заиграло серебром. Террасы, пляшущие где одна над другой, где в сторонке, обнаружили свой истинный сизый, желтый или зеленоватый, как озеро, цвет. Еще сверкали на них полосы инея; то тут, то там высвечивались ониксовыми брусьями балки, поддерживавшие перекинутые через карьер мостки, внизу же, словно залитая кровью земля, краснело множество выброшенной битой черепицы. Особенно чудесно бродили в карьере солнечные лучи; и оттуда, куда они добирались, в воздух взлетал чадный пар. Словно это дышала сама земля.