Те, кто все же посматривают на него, замечают, что он становится страшен, видят, как блуждает его горящий взгляд, и на всякий случай заслоняют собой своих женщин, а сами выжидают с ножиками наготове. Но в этот самый момент появляется коротышка Тони — маленький человечек, которого судьба оделила помимо уродства еще и горбом. У него лисьи повадки, плутовской и вкрадчивый взгляд.
Этот Тони вечно принесет какую-нибудь новость. Вот и сегодня он сообщает, что рыбная ловля отныне запрещена. Паромщик привез известие с того берега, от графа: так как налог по сей день не уплачен, река для рыбной ловли закрыта. Можете искать деньги, где хотите, хоть на кладбище — дело ваше. Днем и ночью сторожа будут ловить всех и каждого, кто осмелится нарушить запрет. Если же таких случаев будет много, тогда он, граф, совсем закроет переправу и перестанет покупать у здешних жителей тканье — словом, пусть они себе там, на том берегу, живут как знают.
У кого-то вырывается: «Ну, нет…» — и только. Суровая судьба отучила их говорить: «Ну, нет… эдак не по правде выходит!» Конечно, не по правде, но кому какое до правды дело?
— А все же надо бы нам разок припугнуть графа! — храбрится Тони. — Надо бы показать ему, что с нас довольно, пусть и он хоть раз испугается как следует!
О, это да, уж чего бы лучше, если бы испугался граф, затрясся от страха, если бы задрожали его губы и встали дыбом волосы, — но что надо сделать для этого? Поджечь замок? Осквернить у него на глазах единственную красавицу дочь? Но замок надежно охраняют стрелки, а дочку они и не видали никогда.
Шебешта слушает молча. Голову он склонил набок: пусть кровь бушует только с одной стороны, а другая хоть немного проветрится. Только сдвигаются сами собой брови, только набухает и набухает необычайная сила — и вот он уже сотрясает колонны графского замка и тащит в зубах, ухватив за платье, графскую дочку. От этих картин его сознание мутится, и вроде бы даже не он сам, а пожирающее его пламя выкрикивает своими алыми язычками:
— Я иду к графу!
— К графу собрался? — пожимает плечами сидящий напротив старик. — Ступай себе на здоровье. Никто тебя туда и не впустит.
— Ночь на дворе, поздно, — добавляет другой.
— Да и с чего это граф испугается синильщика?
Но с Шебештой продолжают твориться чудеса: его сердце, мозг, печенка сходят с насиженных мест и пускаются в плавание, словно подмытые течением островки. Деревянные башмаки возносят его над всеми. И тут взгляд его падает на картину, висящую на стене: два бородатых рыбака, сидя в челноке, с изумлением и восторгом следят глазами за Иисусом, а он ступает нежными, босыми ногами прямо по синим волнам. Идет себе вперед, а синие волны ластятся к нему, словно ручные зверюшки.
Расхохотался Шебешта — и вот он уже в дверях.
— А ну пошли, раз я сказал! Все идите за мной, я перейду прямо так, — и ткнул пальцем в новые башмаки, — вот так перейду, пешком, как Иисус!
— Остановись, — кричат ему старики, но и сами уже тянутся следом, словно листья, влекомые ураганным порывом. А ведет всех за собой Шебешта со своей пылающей гривой, и мнится всем, что он-то сумеет перейти реку. А если уж перейдет, если все-таки перейдет «аки посуху» и скажет: «Позволь нам ловить рыбу, граф!» — что-то ответит граф Шебеште?!
И все идут следом — как же иначе! Сердца бьются учащенно, в глазах у всех — шагающий по водам Христос.
Шебешта подходит к реке, он не глядит уже, куда ступает нога, только всматривается жадно в противоположный берег, откуда падают на воду отблески фонарей, словно припасенные землей для себя звезды. Сколькими шагами перемахнет он бурную реку: двумя? тремя? Ворвется ли в замок через окно или с ходу высадит стену? Шебешта оборачивается к идущим следом, бормочет: «А башмаки-то — новые!» — и опять устремляется вперед.
Вот он подходит к самой воде, и решительно делает следующий шаг, и идет по воде, по волнам, топча прибрежную пену.
Внезапно он вроде бы оседает глубже, и течение сносит его пониже, но вот он вновь появляется из темноты и вновь шагает по гребешкам пены.