Они проговорили об этом до полуночи, горюя и сокрушаясь, и разошлись по кроватям с чувством, что ночью к ним слетит черный ангел смерти и заберет их туда, где нет забот и печалей. Они пошептались о том, что портрет короля-солнца совсем потемнел в последние дни, а вдруг — кто знает? — его величество переживает за них. Они растроганно помянули его, дорогого покойника, который лучше кого бы то ни было знал, что уж если человек привык к большим кускам, предался однажды чревоугодию, то он с полным основанием может думать о смерти, когда на обед ему достается всего пол-утки! Если он вместо восьми с половиной килограммов вынужден съедать только три! Безжалостная судьба, безжалостные времена!
…Ну а если кто-нибудь пожалеет их, то может послать им милостыню на бедность. Адрес простой: Здесь. Господину Бину. Почтальоны хорошо знают его, да и Изабеллу тоже, их отыщут в любом уголке земного шара.
1931—1934
Перевод С. Солодовник.
ЛУННАЯ УЛИЦА
На улице Багой еще ни души. Как дым из кальяна, стелются утренние сумерки. Время от времени смеющиеся электрические фонари качаются на ветру, их тени тоже. Время от времени окурок сигареты, шурша, скребет по мостовой, либо подталкивает встретившийся на его пути камешек. Трескуче, словно раскат грома, открываются ворота доходного дома под номером 14, и приземистый человек по имени Майзик — с метлой в руках, с погасшей трубкой в зубах, которая не дымит, а лишь отдает табаком, — оглушительно захлопывает за собой ворота.
Воздух — как нервный человек — содрогается. Этот раскат грома Майзик адресовал швейцарам ближайших домов, извещая их о том, что хозяин дома № 14 Майзик уже встал, а вы, слуги других домохозяев, которые едва терпят вас, еще валяетесь в постелях, прокашливаетесь, ворочаетесь с боку на бок, чтобы потом выйти на свет божий неумытыми, зевая и потягиваясь.
Один лишь господин Майзик старательно метет улицу. Его жена Агата готовит дома кофе. Их сын Винце приносит матери на кухню жирную коричневую курицу. Агата тотчас запускает в нее сзади руку, щупает, нет ли в ней яйца.
Проверка чуть затягивается, потому что Агата, не отрывая глаз, смотрит на пышущий черными пузырями кофе.
— Эта снесет, — уверенно говорит Агата.
— Сейчас другую принесу. Ту серую, хохлатку, — отвечает сын.
— Принеси, — говорит мать.
Но Винце сначала выглядывает на немую улицу. Его отец сосет в тишине трубку без табака и дыма, и Винце кажется, что и он так же вот будет курить трубку, когда ему захочется. Будет стоять так на рассвете, опираясь на метлу, и с презрительным видом подкарауливать, когда вылезут из своих постелей ленивые, тяжелые на подъем дворники.
Он идет к отцу и говорит: — Сегодня коричневая курица снесется.
Отец Майзик: — Проследи, чтобы не потеряла яйцо. — Они умолкают.
— Есть, — вдруг радостно произносит папаша, — есть, черт ее дери, — и кивает головой.
Он улыбается, нащупывая что-то в низу пальто. Прислоняет метлу к стене и осторожно, обеими руками, выдавливает что-то наверх через подкладку пальто. Это маленькая никелевая пуговица: он никак не мог ее найти; шесть филлеров стоит… Пропала, и нате вам, нашлась!.. Проскользнула через маленькую дырочку в кармане пальто и очутилась там, в черном царстве ваты и ниток.
— Шесть филлеров, — говорит Майзик.
Его лицо неповторимо. Радость, с какой он вновь и вновь повторяет: «Нашлась никелевая пуговица, шесть филлеров стоит», может испытать разве что господь, провозгласивший: «Я спас шесть планет, десять миллиардов человек», с удовлетворенным видом опираясь на жезл, которым он правит миром.
— Принесу-ка я на кухню серую курицу, вдруг она тоже будет нестись, — говорит Винце.
— Неси и скажи, что пуговица… нашлась.
Сын тоже оглушительно хлопает воротами. Какое свинство, колокол вскоре пробьет четыре, а эти дворники все еще дрыхнут.
На очереди серая курица с мягкими перьями. Куриц нужно щупать на рассвете, позже недисциплинированные эти птицы могут, как пуговица от рубашки, ускользнуть куда-нибудь, но пуговица все же осталась в пальто у папы, а курица, того гляди, приищет себе укромное местечко — обиталище хищной крысы; та прокусит скорлупу острыми зубами и выест яйцо…