Три железных ноги у печки. Под каждую она получает по прекрасному, почти целому кирпичу. У печки чудесная топка, и колосники совсем целы; повезло Иштвану… никто не встретился ему по дороге, а днем он еще и коробку спичечную нашел, с несколькими спичками в ней.
Горит печка. Сначала маленький дом наполняется едким черным дымом. Но за дымом, потрескивая; уже прыгают, словно танцуя,-огненные языки, и танец их согревает воздух. Искры взлетают и рассыпаются в печке, как будто невидимые кузнецы — бам! бам! — так железо куют на наковальне… А сам огонь — будто лицо девичье: то зарумянится, заалеет, то подернется синевой, как печалью; а то вдруг мелькнут в волосах зеленые, желтые ленты, и загудит, заиграет огонь. Под монотонную эту музыку в глубине топки, у самого дымохода, пляшет пламя, как бурый медведь.
И человек засыпает, убаюканный песней огня и теплом, под надежной защитой стен. Вокруг него спят кастрюли и котелки — ничего, что он подобрал их на свалке… и что единственная тарелка с отколотым краешком попала сюда прямо из мусорного ящика. Кругом сколько хочешь песка и извести; утром проснется человек, выйдет из своего дома, сядет на камень, примется чистить и драить посуду. Потом возьмет залатанное ведро и отправится на колонку, что отсюда на пятой улице. И ведро наполнится чистой водой. Холодной, прозрачной, как стекло.
Трижды идет Петерсен за водой, и вот уже есть у него чистые котелки; теперь бы только курятник найти, чтобы их накормить. Что такого, думает он, если я возьму каких-нибудь три яйца там, где куры каждый день несут по полсотни. Хозяйка головой покачает: опять что-то не несется хохлатка. А назавтра пеструшку в нерадивости заподозрит. Господи, да что она, курица-то, обязана каждый день нестись?
Нынче вечером в доме у Петерсена будет пир — в честь печурки, кастрюль, в честь тарелки и ложки. Никогда он прежде не думал, что вещи бывают настолько живыми. С ними даже можно шептаться. И они так приветливо смотрят на Петерсена. Так доверчиво слушают — словно умные дети. И человек начинает невольно думать, что уж если столько всего он собрал, то когда-нибудь, может, будут и для него вариться, томиться, тушиться такие же вкусные блюда, какие когда-то варились во всех этих кастрюлях. Человек начинает мечтать еще и о стакане — пусть это будет и не стакан, а всего лишь плошка, в которой еще недавно теплился огонек за упокой чьей-то души. Увы, стакан пока что не попадается на крючок.
Что говорить, думает Петерсен, разглядывая через забор склад железного лома, — неплохо бы раздобыть что-нибудь вроде кровати. Но кровать утащить потихоньку трудно. Слишком велика, не перекинуть ее через высокий забор.
В кармане у человека монета — целое пенгё. На дворе ноябрь, а он еще в сентябре начал откладывать по филлеру, пока накопил такой капитал.
В кармане у него лежит пенгё, и с ним он идет к толстяку старьевщику, живот у которого вылезает из брюк.
— Добрый день, господин вельможный, — говорит человек и сообщает сразу: — Кровать я хотел бы купить.
— Выбирайте, — отвечает старьевщик.
— Я уж выбрал. Вон ту. — Палец Петерсена указывает на самую ржавую, продавленную, перекошенную кровать.
— А сколько есть у вас денег на эту кровать? — тактично спрашивает старьевщик.
Петерсен охотно бы показал вместе с пенгё свое сердце и сказал бы: вот, одно пенгё и в придачу вся благодарность моего сердца.
Это, однако, выражают его глаза. Выражают его мечту о кровати. И отчаяние, когда толстяк говорит: три пенгё. Ровно в три раза больше! Разговаривает старьевщик довольно спокойно, снисходительно даже. «Три пенгё! Разве же это деньги?..» Декабрь, январь, февраль, еще три месяца, по филлеру… к весне, может, и наберется.
«Видно, придется-таки украсть кровать ночью», — думает Петерсен.
— У меня всего одно пенгё, — говорит он. — Отдайте мне эту кровать сейчас. У вас она все равно без пользы валяется, а мне спать не на чем. Есть у меня маленькая лачуга, — добавляет он, но по всему видно: дело его безнадежное.
Старьевщик смотрит, как его собачонка лает на тень пролетающей птицы. Железного лома у него — на тысячи пенгё: молотки, остов зонтика, гири, даже качели, какие стоят на ярмарках; есть токарный станок, гвоздей кучи, цепи, ножницы, наковальни. Не одну мастерскую мог бы он оборудовать, не одну жизнь поставить на ноги. Все, конечно, приходят к нему с одним и тем же: дескать, мне бы только начать, есть у меня маленькая мастерская, есть у меня маленький домик… кому на трубу колено нужно позарез, кому железная рама или дверь, стекло, скобы, топор плотницкий… мальчишка уключину просит для лодки… конечно, он бы все мог раздать бесплатно. Иногда он так и делает или запрашивает смехотворную цену… зависит от настроения… Вот и теперь, после того как его собачонка облаяла тень воробья, он поворачивается к обросшему бородой несчастному Петерсену и говорит: