Радостное возбуждение охватило меня. Правда, это была не менее чем сто пятидесятая попытка устроиться на работу, но на сей раз ситуация казалась мне более обнадеживающей: и сама фирма стародавняя, и управляющий — не новичок в своем деле, мы тесно сотрудничали в былые времена… Я прилег отдохнуть, чтобы к шести быть в должной форме, и сквозь полудрему видел, как родственники мои все вместе, а затем каждый порознь берут в руки бумажку с адресом и — хотите смейтесь, хотите нет — начинают вполголоса молиться.
Всем семейством меня проводили до дверей подъезда, дочь дважды поцеловала на прощание… Надежда до такой степени окрылила меня, что по дороге я почувствовал себя чуть ли не прежним Баллой, который совсем недавно покинул акционерное общество «Шелк», чтобы занять приличествующее место в другой фирме.
Там вся атмосфера и в самом деле внушала надежду: просторные кресла, приятный запах кожаной обивки и устойчивый аромат дорогого табака, полнейшая тишина, множество обслуживающего персонала…
И наконец я предстал перед управляющим — седовласым господином в очках, лет этак около шестидесяти. Это также показалось мне обнадеживающим обстоятельством: двум пожившим людям легче понять друг друга.
Дальше действительно все пошло как по маслу. Собеседник задавал мне вопросы, а я демонстрировал свои знания и опыт, причем не укоренившимся за последнее время тоном просителя, а в духе прежнего Баллы. При первых же словах я почувствовал: управляющему импонирует все, что я говорю. При этом чувство у меня было такое, будто на мне прежний мой костюм… я даже позволил себе присесть у стола, и мы увлеклись беседой на волнующие нас обоих темы. Он упомянул кое-какие неполадки в бухгалтерских делах фирмы, недочеты, которые не укрылись от его глаз… Я мгновенно уловил суть проблемы, и мой ответ удовлетворил его. Вот-вот должна была зайти речь о будущем жалованье, и я понял, что на сей раз мне удастся проявить большую взыскательность и показать, что я, мол, тоже не лыком шит и не все условия приму… Я видел, что здесь не поскупятся на лишнюю сотню, был бы работник стоящий, и где-то в глубине души уже рисовал себе картину, как дома я небрежным тоном бросаю жене: — Шестьсот пенгё в месяц да плюс премиальные за составление баланса…
Рука седовласого господина коснулась коричневой шкатулки для сигар; он уже приподнял крышку, чтобы предложить мне закурить, и я почувствовал себя на седьмом небе. Раскурим сигары и вовсе разговоримся по душам; дойдет дело до воспоминаний, окажется, что у нас масса общих знакомых, и вот, когда мы окончательно сблизимся в задушевной беседе, управляющий звонком вызовет к себе секретаршу и продиктует ей приказ о моем назначении.
— Простите, господин Балла, последний вопрос, — он поднял на меня взгляд, — сколько вам лет?
— Пятьдесят, — ответил я, глядя на сигару, которой в следующий момент надлежало очутиться у меня во рту.
И тут он отпустил крышку; шкатулка со стуком захлопнулась, а управляющий чуть отодвинулся назад, словно отстраняясь от меня.
— Какая жалость, ведь вы нам по всем статьям подходите!.. Однако я не имею права использовать вас.
Я во все глаза смотрел на него. А его взгляд уже ушел куда-то в сторону, словно важному господину было жаль затраченного на меня времени и мысли его поглощены были очередной заботой, — типичнейшая черта деловых людей…
Но я-то именно сегодня не ощущал бремени своих пятидесяти лет. Я уверен был, что в течение двух дней способен стать прежним Баллой, которому любая работа по плечу, способен навести порядок и держать в ажуре любые бухгалтерские дела. «Пятьдесят лет! — Я даже рассердился. — Да разве это возраст?»
— Прошу прощения, господин управляющий, — вымолвил я, — а сколько лет вам?
— Пятьдесят восемь, — ответил он.
— И кто посмеет сказать, что вы ни к чему не пригодны? Пятьдесят лет — какая чепуха! Да мы с любым из молодых можем соперничать! Извольте испытать: поручите одно и то же дело мне и молодому бухгалтеру! Извольте проверить, и вы сами увидите!..
Я говорил и говорил — отчаявшимся, упавшим голосом. Вот он снова, твой просительный тон, подумал я и вдруг поймал себя на том, что соглашаюсь гнуть спину даже за сто пятьдесят пенгё, что набиваюсь чуть ли не в рассыльные… И лишь потом, очутившись на улице, я сообразил, почему управляющий подталкивал меня к двери медленными, плавными взмахами рук, словно открещивался от меня. Я был для него кошмарным призраком: мне-то — пятьдесят, а он восемью годами старше… Он обязан был прогнать меня, потому что мне пятьдесят лет, но при этом невольно думал: а что если бы он сам вот так же стоял здесь просителем и человек, от которого зависела бы его судьба, расспрашивал бы его, кто он и что, а под конец, когда дело казалось улаженным, поинтересовался бы, сколько ему лет, и он с дрожью в сердце признался бы — «шестьдесят»… или: «шестьдесят пять»…