Затем Чарли отдал необходимые распоряжения: тусклому Солнцу, что висело над долиной, велел разбудить себя в шесть часов поутру; повеявшему ветерку напомнил, чтобы тот по привычке не оставлял двери распахнутыми и вообще не устраивал сквозняков: — Я ведь ревматизм нажил на Миссури, и, очень прошу тебя, не заставляй лишний раз страдать мои бедные кости.
А еще до того Чарли поведал кузнечику, какая счастливая жизнь у птиц; право же, это вовсе не вздор какой-нибудь, птицы обитают на деревьях, вьют себе там гнезда. Вот и он, Чарли, следуя их примеру, взобрался на дерево; очутившись наверху, он пересчитал все открывшиеся взору деревья, после чего — будучи по натуре строгим ревнителем порядка — вырезал на дереве, занятом под жилье, цифру шесть, на случай, если принесут почту или кто-то надумает его искать, — теперь это уже не составит никакого труда.
— Черепичная кровля у моего дома что надо, — сказал Чарли, обращаясь к кому-то невидимому, с кем привык толковать о том о сем; под черепицей он разумел пожелтевшие и жухлые листья, уже изрядно тронутые осенью.
В дереве оказалось дупло. По-видимому, в нем когда-то жили дикие осы. Чарли пошуровал в нем прутиком и установил, что внутри дупло совершенно полое. Точно кость, из которой вытек мозг.
— Когда будет печка, дупло приспособим под дымоход.
С грехом пополам разместившись на ветках, Чарли решил, что пора спать. Тогда ему приснится сон: полная хлеба корзина, кусок поджаренного мяса, шоколадное пирожное и вино. И все это он съест с превеликим аппетитом. О, в своих снах он умел поесть всласть. Если угодно — на серебре, а то и на злате. Случалось и такое — выпьет лишку и, разойдясь, как хватит о стену бокал из чистого хрусталя, а то и три.
Наступил сон. Ночь была прохладная, и оттого звезды светили ярче. Чарли то к дело бормотал спросонья: — Мари, на ночь свечи полагается гасить. — И при этом дул на них. И некоторые из звезд взаправду потухали.
А ночь меж тем стала совсем холодной. Чарли весь трясся от озноба, будто сидел в кадке с ледяной водой. И тут-то вспомнил он про дупло, покинутое дикими осами. Оно пригрезилось ему в виде всамделишного дымохода. Теперь бы надо растопить печку: — Ого, ну и холодина в моем доме, — возмутился он, поеживаясь и стуча зубами. — А как бы славно погреться сейчас у камина да почитать какой-нибудь занятный романчик!
Наладить дело, как водится, оказалось не так просто.
Пришлось-таки порядком повозиться с ветками, да при этом искру высекать парой булыжников, пока, наконец, не запылал огонь.
Размечтавшийся Чарли удобно возлежал на своем деревянном ложе и нарадоваться не мог, глядя на растопленную печку, которую он смастерил из веток. Правда, временами горло саднило от дыма, вызывавшего кашель, ну, да все это пустяки для бывалого странника. А если огонь угасал, Чарли пошевеливал угли тросточкой и, надвинув на самые глаза котелок, снова крепко засыпал.
И вот ведь что любопытно: ветки горели только до рассвета, ни минутой дольше. Именно тогда Солнце объявило Чарли, что уже шесть утра, но он прошептал в ответ: — Одну секундочку, дай джем доесть.
Ведь сон продолжался, и во сне он как раз завтракал.
Проснувшись, наконец, Чарли слегка прибрался в своем жилище и тронулся в путь. Обутый в немыслимо громадные башмаки, он шел мелкими шажками вперевалку по дороге к городу. Потом вдруг что-то осенило его; он опрометью кинулся назад к своему дереву и крупными буквами вывел на стволе: «дешево сдается».
А чтобы новый квартиросъемщик знал, где искать хозяина, Чарли пририсовал рядышком стрелку-указатель. И точно такие же стрелки чертил он в дорожной пыли повсюду на своем пути. Чтобы тот, кто пожелает снять дерево под номером шесть, мог легко найти его владельца.
1936
Перевод В. Васильева.
СДЕЛКА
Стемнело. Фонарщик со своим огненно-полыхающим факелом уже проследовал вдоль всей длинной улицы Кирайок, подобно некоему небесному посланцу, дарующему земле свет. Поблизости от беседки, где вместо духового оркестра чирикали продрогшие воробьи, стоит огромного роста бродяга, спиной прислонясь к дереву; одна рука у него свисает вдоль тела, другую он протянутой держит перед собою. Глаза его закрыты, и при каждом выдохе раздается негромкий храп. Он околачивается здесь с самого обеда, и губы его устали от бесконечного попрошайничества; те несколько филлеров, которые ему с трудом удалось наскрести, он уже израсходовал на ломоть хлеба. И вот теперь, когда улица опустела, он позволил себе немного вздремнуть, но правую руку, просящую милостыню, простирает вперед даже во сне. Свет фонаря падает на эту странную фигуру: подойдя поближе, можно разглядеть уродливый череп бродяги с безобразной шишкой посреди лба. Меж коротко стриженных волос там и сям торчат седые космы, и морщины на изможденном лице нищего выдают его немалый возраст.