— Пусть изволит на мне жениться.
— Только ведь, милая, вся загвоздка в том, что Янош Хубач за это время успел жениться на Эржебет Тушшаки. Когда все это дело произошло между вами, он вам обещал жениться?
— Нет. Только… сулил удачу, — признается Маришка.
— Выходит, милая девушка, вам придется подождать. Вот когда у вас родится ребенок, можете снова к нам обратиться. Глядишь, удастся присудить вам хоть какое-нибудь пособие на младенца.
И судья принимается диктовать: «Янош Хубач, воспользовавшись расхожей поговоркой, что трубочист приносит удачу, вступил в связь с Марией Грубач. Ответчик вступить в брак не обещал, лишь сулил принести удачу, тем самым возможность сознательного обмана отметается. За отсутствием состава преступления приговор не выносится, и дело считается закрытым».
Маришка выслушивает решение суда. Все в ней сжимается от глубокой боли. — Так уж оно повелось, — говорит она, и слова отзываются внутри набатным колоколом. — Иной доли и не жди, ежели ты сирота бесприютная.
В коридоре служители уже выкликают: «Лайош Тамаш… Иштван Биро… Все, кто по делу Гроса, заходите в зал!» Судья отдает распоряжение одному из служителей:
— Юхас, приотворите-ка окно!
Шествует к выходу Хубач об руку со своей законной супругой Эржебет Тушшаки. Одни люди выходят из зала, другие входят им на смену. Лишь Маришка Грубач, как остановившиеся часы… стоит, застыв, в своем тяжком невезении.
1937
Перевод Т. Воронкиной.
ЮНОША И ОСЕЛ
Странное дело! Можно подумать, не бывало тогда ни зим, ни вьюг, ни непогоды. Стоит мне сказать: «Моя юность…» — как все вокруг заливает солнечный свет. Яркие лучи растворяются в воздухе, пронизывают его насквозь, пологие склоны, поросшие сочной зеленой травой, весело убегают к горизонту, а оттуда приветствуют меня серебристые облака. Горячее солнце ласкает мне руки и шею, и мать замечает: «Посмотрите на Отто — ну в точности жареный поросенок…», а старая Матушка, наша прислуга, которая по воскресеньям пудрит лицо мукой, говорит, ущипнув меня за щеку: «Хе-хе, лакомый кусочек!»
Тут я, конечно, напрягаю мускулы, прошу сантиметр и в заветной тетрадке, где на первой странице записаны вес и все объемы негритянского боксера Джонсона, помечаю, сколько мне осталось до него сантиметров и килограммов.
И нигде никакой тени, никакого сумрака! Как будто и ночь для меня никогда не наступала. От реки тоже веяло теплом, и солнечные лучи навсегда озарили мою память.
Вот я иду по Венской улице, иду быстрым, твердым шагом, словно преследую важную цель. Никакой цели у меня нет, это просто проба сил, для собственного удовольствия. На углу улицы Кенереш, возле мусорного ящика, я останавливаюсь, потому что замечаю трех девочек, которые разглядывают улицу, высунувшись из-за садовой ограды. Они смеются, а я думаю: чего это они, и подхожу ближе, и тут, неизвестно почему, на меня вдруг тоже нападает приступ смеха, они веселятся еще пуще, а я почесываю в затылке и тоже заливаюсь вовсю. Тут девочка в голубом платье открывает садовую калитку и храбро смотрит на меня. Из-за ее спины выглядывают две другие и тоже внимательно меня изучают. А я стою, улыбаюсь и думаю: «Дурочки, ну чего вы на меня уставились?»
И тут они, словно прочитав мои мысли, закрывают калитку, запирают ее на задвижку и идут гуськом к скрытой за деревьями веранде. Голубое, красное и белое платьица поочередно исчезают в сумраке веранды, в зелени дикого винограда, и все — меня для них больше не существует: одна вяжет, другая пишет что-то, третья распускает и расчесывает волосы. Причесывается та, что в голубом платье, волосы у нее белокурые, в зубах зажаты шпильки. Она скручивает локоны в небольшой пучок, словно юная дама, и в этот самый момент внутренний голос говорит мне внезапно: «Я ее люблю!» И тотчас ее лицо наплывом приближается ко мне, я ощущаю нежное дыхание, ловлю ласковый взгляд. Но вот чудесное видение исчезает, и выясняется, что я безумно влюблен. Иначе говоря, я тут же вскакиваю на мусорный ящик, закладываю руки за спину и покачиваюсь на носках, словно лихой вояка. При этом я изо всех сил пытаюсь высказать все взглядом, но на таком расстоянии мои усилия пропадают втуне, а я даже не знаю имени той, которую так страстно люблю. Я покачиваюсь и покачиваюсь, а между тем где-то там, внизу, подо мной, громыхают телеги, груженные кирпичом, мчатся господские пролетки, оттуда же, снизу, доносится до меня приветствие парикмахера моего отца — у него совершенно седая голова, зато усы выкрашены в иссиня-черный цвет. Я не знаю, как быть дальше: продолжать ли раскачиваться, держать ли по-прежнему за спиной сплетенные, затекшие пальцы? И вообще, не спрыгнуть ли с ящика, не попробовать ли познакомиться с моей избранницей? Если просто взять и подойти к решетке и позвонить? Но с чего в таком случае начать, что сказать, как объяснить, что мне нужно и кого я ищу?