– Правда. – заикаясь, вполголоса проговорила я, чувствуя, как рядом негодует Тася.
– Если ты не против, то можешь навестить его и, заодно, отвезти эти письма. Ты согласна? – обратилась ко мне женщина, собирая листы в файлик. Я нашла в себе силы только на кивок. Щёки горели, а затылок начал ныть. Я вздохнула так, словно меня посылали на верную смерть.
Глава 2.
В воскресенье ранним утром Тася написала мне: «Хочешь, пойду с тобой?» На что я ответила, что приму этот «удар» только на себя. Всю дорогу до больницы я не могла поверить в то, что согласилась на эту авантюру. Я смотрела на стопку тетрадных листков в сверкающем файле и думала: «Ведь в них нет ни капли правды и искренности. Может быть, лучше вовсе выкинуть их и вернуться домой?» Но мысль о том, что мне потом крупно влетит за свой «героический» поступок, не отпускала меня. Зато в здании больницы мне пришла прекрасная идея: отдать письма на стойку регистрации с просьбой передать их однокласснику и смыться оттуда как можно скорее! Пересилив своё стеснение, запинаясь на каждом слове, я обратилась к пожилой женщине в белом, которая, молча выслушав меня, строго отрезала: «Личные вещи, тем более письма, посетители передают сами.»
Перед входом в палату я прерывисто вздохнула и, набравшись смелости, постучала костяшками пальцев по выбеленной двери. В ответ мне послышалась лишь тишина, после которой я замялась. В последний раз отругав себя за свою несмелость, я надавила на ледяную дверную ручку и осторожно заглянула внутрь. Первое, что я увидела, была загипсованная до колена нога, а уже потом взгляд скользнул на лицо. Он лежал с закрытыми глазами и, кажется, спал. Я видела, как спокойно вздымается его грудь в белой рубашке, как умиротворено его бледное лицо. В плену его расслабленных пальцев был грифельный карандаш. Подойдя ближе, я услышала приглушённую музыку из его наушников и невольно улыбнулась: я тоже часто засыпала, не вытащив «капли»[1] из ушей. Я помню, что стояла и смотрела на него, не в силах прикоснуться, чтобы разбудить. Я решила оставить письма на прикроватной тумбочке и тихонько уйти, но, как только я подкралась поближе, я услышала удивлённый возглас: «Ой, блин, напугала!» Я опешила и из моих рук посыпались на пол тетрадные листки. Так неловко, как в тот момент, я себя не ощущала никогда. Я не знала, что ему сказать, не знала, что вообще здесь делаю, да ещё эти дурацкие письма выпали в самый неподходящий момент! Внутри себя я вопила.
– Эээ, привет. – решил первым нарушить неловкую тишину, сказал он, протирая глаза.
– Извини! – тут же выпалила я. – Не хооотела тттебя бууудить…
– Да ладно. – он пожал плечами и невозмутимо добавил: – У тебя духи просто очень сладкие. Они мне ноздри защекотали, вот я и проснулся.
Это были мамины духи. И они меня выдали.
– Я… я тут тееебе ппписьма… – я жутко разволновалась, что и слова сказать не могла, тыкая пальцем в пол.
– Ды я вижу. – сказал он, опустив глаза на пол. – Там им и место! – он улыбнулся мне, а я так не смогла двинуть своими окаменевшими мышцами лица. Он предложил мне присесть на стул у окна, после чего продолжил:
– Классная[2] меня предупредила, что ты приедешь. Я был удивлён.
– Чему?
– Ну, что вообще кто-то из класса придёт… Я ни с кем почти не общаюсь. А, ты вроде тоже новенькая, да?
Я кивнула, после чего он, прищурившись, спросил:
– Не повезло нам с тобой в эту шарагу[3] поступить. В ней только деградировать и можно…
Я снова кивнула, но уже с сожалением, после чего наступило неловкое молчание. Я упёрлась глазами в пол, а руки вцепились в сиденье стула. Кажется, мои щёки тогда были краснее спелых яблок. Он повернул голову в мою сторону, словно намереваясь что-то сказать, но я быстро спросила его о том, как он получил травму. Максим сказал, что неудачно покатался на коньках, после чего я посетовала на то, что не люблю коньки и вообще всё то, что на маленьких колёсиках. Я люблю чувствовать почву под ногами, но Макс сказал, что обожает кататься на скейтборде, но зимой на нём по городу особо не покатаешься. Поэтому, он решил попробовать коньки, которые его в итоге «победили». Я увидела улыбку на его лице, которая меня словно «расколдовала», и я тоже начала улыбаться ему в ответ. В тот момент я искренне сожалела о его травме.
Мы проговорили с ним почти целый час. С каждой минутой моё волнение отступало, а на его месте зарождалось неподдельное любопытство. Максим показался мне очень открытым и дружелюбным парнем, что никак не вязалось с его репутацией «драчуна». Хотя этот момент в разговоре он обошёл стороной. Он жаловался на то, что ему скучно в больнице, а рисовать лёжа не удобно, да и карандаши очень быстро заканчиваются, чего не скажешь об идеях для новых рисунков.