— Значит, едем, — заключил дядька.
Я забрался в седло, тронул пятками Гюльчатай, которая уже привыкла к новому имени и новому хозяину. Мы неторопливо поехали к северным городским воротам. Москва, жди. Я уже еду.
Глава 6
Следующие несколько дней оказались наполнены однообразной рутиной, от которой голова шла кругом. Пока светло — едем. Когда темно — отдыхаем. От мерного цоканья копыт и постоянной тряски начинало казаться, что они преследуют меня даже ночью и на привалах.
Ночевали зато хотя бы не в чистом поле и не под кустом, а на почтовых станциях, ямах, равномерно расположенных вдоль всей дороги. Да, платно, но зато я спокойно отдыхал на мягкой постели, а не ворочался у костра, подложив под голову седло.
Поначалу много разговаривали с Леонтием, я расспрашивал его обо всём подряд, ссылаясь на потерю памяти, даже о самых дурацких вещах, которые настоящему Никитке и в голову бы не пришло спросить. Леонтий, однако, стойко терпел мою назойливость, отвечая на все расспросы, порой совсем чуть-чуть не дотягивающие до полноценного допроса. Вскоре, однако, ручеёк моей фантазии иссяк, и остаток пути мы ехали молча. Дядька, кажется, только обрадовался.
Ехали, впрочем, настороже, в боевом облачении, несмотря на жару, и только миновав Тулу, позволили себе немного расслабиться. Границы, хоть и охранялись на протяжении всей засечной черты, всё равно оставались дырявыми, как решето, и даже на русской территории всегда имелись шансы напороться на степняков.
Они ведь очень часто действовали хитро, скрытно, малыми группами проникали через границу, обходя заставы, углублялись на сто-двести вёрст вглубь России, не разводя костров и не привлекая внимания, там разворачивались и прочёсывали всё широкой гребёнкой, уводя полон, грабя и сжигая всё на своём пути.
Но степняки нам в этот раз не встретились. Встречались паломники, бродячие артисты, крестьяне, отбывающие ямскую повинность, возницы на телегах, монахи, юродивые, конные патрули из таких же, как мы, сторожей, пастухи с дубинами, коробейники со всякой всячиной.
Встретились и лесные тати.
Мы как раз въехали в лес, дорога вилась между высоких сосен, проторенная колея безошибочно указывала путь. За дорогой следили, это было заметно, по крайней мере, вырубали подступающий к ней подлесок. И всё же появление шестерых заросших молодцев на дороге стало для меня неожиданностью.
— Стой, приехали! — насмешливо произнёс один из них, чернобородый мужик в простом зипуне.
Трое вышли на дорогу, загораживая путь и поигрывая разномастным оружием, ещё трое затихарились у обочины, как засадный полк. Одеты были кто во что горазд, с чужого плеча, вид у всех был опасный, бывалый.
— Броньки сымайте, сабли, кошельки, — потребовал другой, седой мужик с мёртвыми рыбьими глазами. — Не то хуже будет.
— Да и с коней слезайте, не нужны вам кони-то больше, — хохотнул третий, улыбчивый паренёк с длинным белесым шрамом поперёк морды.
Я положил руку на саблю.
— А вот это ты, барчук, зря, поранишься, — сказал рыбоглазый, поигрывая кистенём. — Самострел с пяти шагов метко бьёт, даже слепой управится.
Сзади послышался шорох, ещё двое разбойников заходили за спину. Как раз-таки с охотничьими самострелами в руках. То есть, арбалетами. Заряженными и взведёнными, готовыми к бою. Нажми только на рычаг, и двумя трупами станет больше, а тульские разбойнички станут богаче на четыре рубля серебром, и это не считая брони, коней и оружия. Такого я им позволить не мог.
— Дядька, напомни-ка, какое наказание за разбой? — спросил я, пристально глядя в глаза чернобородому, который тут, похоже, был главным.
— Так вешают, Никит Степаныч, — сказал дядька, отчего-то резко вспотевший.
— Мужички! Слышал я, разбойники тут шалят, в здешних лесах, — сказал я.
Разбойники засмеялись, словно я произнёс какую-то дико смешную шутку.
— Как же! Ивашка Хлыст со своей шайкой, да Третьяк Сизый, да ещё всякие! — сказал паренёк со шрамом.
— Вот и я про них слыхал, — кивнул я. — Вы, может, нас до Каширы проводите?
— А может, мы просто с тебя зброю снимем, а, барчук? — спросил чернобородый. — Меньше мороки.
— Меньше получите, — пожал плечами я. — В Кашире меня родич ждёт, Фёдор Басманов. Так я вам рубль серебром сейчас за проход дам, и десять рублей ещё у него займу.
— Никит Степаныч… — тихо произнёс дядька.
— Тихо, — проворчал я.
— Постой, барчук, покумекать надо нам. Тришка, самострела с него не своди, понял⁈ — сказал чернобородый.
Я обернулся и посмотрел в глаза молодому парнишке с тяжёлым охотничьим самострелом. Он обильно потел и часто моргал, заметно нервничая, и я нашёл в себе силы ему улыбнуться. Словно я здесь хозяин ситуации.