Я принялся развязывать крепкие кожаные ремни, туго стягивающие руки Леонтия. Делать это вслепую, связанными руками, было крайне неудобно, к тому же я замирал всякий раз, когда наш охранник ёрзал на своём месте. Но мне всё-таки удалось, срывая ногти, ослабить узел, и Леонтий освободился от пут, тут же принимаясь растирать онемевшие запястья. Я надеялся на то, что дядька сейчас освободит и меня, но вместо этого Леонтий, вжимаясь всем телом в землю, медленно пополз к нашему сторожу.
Все остальные спали. Юрий даже похрапывал немного, и я боялся, что его храп привлечёт внимание татарина, но крымчак, упившись вина, на такие звуки не реагировал. А вот шорохи и другие нетипичные звуки заставляли его встрепенуться, но он тут же снова начинал клевать носом. С охранником нам, можно сказать, повезло, но в гробу я видал такое везение. Лучше бы нам повезло там, у перелеска.
Леонтий подползал к татарину всё ближе и ближе. Ни ножа, ни даже самого завалящего камня, никакого оружия у него не было, только кожаный ремешок и пудовые кулаки, и я с нетерпением ждал, что будет происходить дальше.
Я даже дыхание затаил так, что вспомнил про него только когда лёгкие начали гореть. Даже молитвы вспомнил, мысленно обращаясь к Богу, чтобы он отвёл взгляд татарина и помог Леонтию.
Дядька не спешил. Я бы на его месте действовал совсем иначе, рванул бы к татарину изо всех сил, надеясь свалить его первым ударом, и, скорее всего, оказался бы заколот проснувшимся крымчаком, но дядька действовал не так прямо и грубо. Он полз по-пластунски, часто останавливаясь и прикидываясь ветошью, так что довольно короткий путь в несколько шагов занял у него едва ли не пять минут. Я весь извёлся в ожидании.
Крымчак ничего не заметил до самого последнего момента.
Леонтий кинулся на него сзади, словно дикий барс, с одним ремешком в руках, накидывая плотный кожаный ремень на шею басурманину. Татарин выпучил глаза, начал скрести пальцами удавку, опомнился, выхватил кинжал, наугад ткнул куда-то назад. Дядька от этого тычка увернулся, ни на йоту не ослабляя нажим.
В ночной тишине добавились ещё пыхтение Леонтия и хрипы татарина, который постепенно ослабевал. Наконец, он обмяк полностью, и дядька, уложив его осторожно на потник, вывернул кинжал из его рук и быстро сунул ему между рёбер, добивая наверняка. Вытер кинжал о засаленный халат степняка, пополз обратно к нам, уже гораздо быстрее.
— Вот, вишь как сладилось, Никит Степаныч… — забормотал он, кинжалом разрезая мои путы. — Даст Бог, и до дому доберёмся…
Я едва не зашипел, чувствуя, как перетянутые руки начинает колоть тысячей невидимых иголок, начал растирать ладони, восстанавливая кровообращение. Леонтий тем временем тихонько будил и освобождал остальных. Всех, кроме Онфима. Онфим уже не дышал.
— Упокой, Господи, его душу, — перекрестился дядька, и я машинально перекрестился следом за ним.
— Нехорошо получается… На поругание басурманам оставлять, — сказал Агафон.
— Сдурел? — зло фыркнул Юрий, ещё не до конца проснувшийся. — Самим бы выбраться!
— Тише вы, — зашипел я.
Перечить не стали, хотя Юрий зыркнул на меня недовольно. Мол, холопам своим указывай. Будь мы в остроге, непременно затеял бы ссору, но степь таких выкрутасов не терпит.
С одной стороны, Агафон был прав. С другой, Юрий тоже был прав. Но на споры не было времени. Надо было бежать.
Крымчаки, по большей части своей, мирно спали возле разожжённых костров. Один, молодой, сторожил коней, другой, сидя спиной к своему костру, вглядывался в темноту, почерчивая что-то палочкой на земле. Остальные спали, укрывшись халатами и подстелив себе потники.
Нас же осталось пятеро, с одним кинжалом и одной саблей на всех. Леонтий во время своего подвига разбередил себе рану, которая снова открылась, и теперь бледнел с каждой минутой. Его вчера зацепила татарская сабля, совсем немного, но этого хватало, чтобы страдать теперь от кровопотери. Гаврила теперь спешно перевязывал его руку обрывком снятой с татарина рубахи.
Ночь выдалась пасмурная и тёмная, хоть глаз коли, и мы могли ориентироваться только на мерцание татарских костерков.
Я почувствовал соблазн взять кинжал и перерезать всех спящих, но быстро понял, что это затея глупая. Нужно просто уходить отсюда, наплевав на всё. На трофеи, на наше барахло, на всё. Пока есть возможность — нужно сваливать.
Поползли по-пластунски в сторону пасущегося табуна, собирая пузом холодную росу. Стреноженные кони дремали стоя, спали вполглаза, чутко следя за происходящим и вслушиваясь в ночные шорохи. Пастушок, зевая, подкидывал в маленький костерок сухие веточки. Он глядел на пламя, не отрываясь, а значит, всё остальное для него стало тёмной пеленой.