Ингильвар могла бы поклясться, что Моран в ее мыслях хмыкнул.
Он сказал:
«Если тебя волнует вопрос, как стирать твое неубиваемое платье, могу посоветовать: прикидывайся собственной служанкой…»
«Вон!»
«Как хочешь».
И он действительно исчез.
Как ни странно, этот мысленный диалог с далеким собеседником успокоил Ингильвар. Она вышла на кухню, повязала фартук и вопросительно уставилась на старшего повара. Тот явно был не в духе.
— Ты опоздала, — буркнул он.
Только и всего.
Вечером Ингильвар задержалась, отчасти — чтобы «отработать опоздание» и обелить себя в глазах старшего повара, который весь день к ней придирался, а отчасти — потому, что боялась возвращаться к себе в комнатушку, где утром испытала такой удар.
Она уселась в уголке и взялась перебирать ягоды для завтрашнего пирога.
Она сидела тихо-тихо…
Свечка горела ровно, ясным пламенем. Ингильвар видела свои белые руки с тонкими длинными пальцами. Это были и ее руки, и не ее. Без рубцов и мозолей, они были испачканы ягодным соком и оттого казались еще прекраснее.
Постепенно сон начал одолевать ее, она стала клевать носом… и вдруг проснулась.
Что-то изменилось. Мгновение — и Ингильвар поняла, что именно: огонек свечи заплясал от сквозняка. В кухню кто-то вошел.
Было уже темно, настала ночь. Некто пробрался сюда, пользуясь темнотой. Наверняка вознамерился что-то украсть.
Старший повар гонял воинов гарнизона и прислугу, если те пытались утащить с кухни съестное. Хотя пойманных с поличным никогда не наказывали: все, что готовилось в замке, предназначалось для тех, кто его защищал. Дело заканчивалось бранью и позорным изгнанием из поварской вотчины.
Ингильвар притаилась в своем углу. Пришелец явно не замечал, что в кухне кто-то есть. Он осторожно прошел вдоль стены, провел рукой над полками, как бы прицеливаясь — что бы ловчее стащить, и в конце концов сдернул чистый белый платок, которым была прикрыта корзина с пирогами.
Ингильвар тихонько засмеялась. Человек возле корзины замер, потом присел на лавку и тяжело вздохнул, как ребенок, пойманный на месте какого-нибудь ужасного детского преступления.
— Как не стыдно! — заговорила Ингильвар и сама поразилась звуку собственного голоса: это был грудной, нежный женский голос, в котором звучали нежность и легкое кокетство. — Ведь это для воинов!
— Я и есть… воин… — пробормотал незадачливый вор. — А ты кто?
— Ингильвар. Я здесь работаю.
— Ты поймала меня, Ингильвар… Не рассказывай никому, хорошо?
Он встал, подошел к ней, и в свете свечи Ингильвар увидела наконец его лицо.
— Защитник Лутвинне! — воскликнула она. — Как удивительно!
— Что же тут удивительного? — Он пожал плечами, пытаясь скрыть свое смущение.
— То, что вы таскаете пироги с собственной кухни, в собственном замке! — Она не могла прийти в себя от изумления и даже на миг забыла о том, какое впечатление производит теперь на людей.
— Мои слуги спят, а мысль об этих пирогах не давала мне покоя… Я ворочался в кровати, пока наконец не поддался соблазну, — и вот я здесь, и ты поймала меня, Ингильвар.
Наверное, свеча лгала, потому что Ингильвар показалось, будто защитник Лутвинне смотрит на нее влюбленно. Свет живого огня обладает собственным мнением, и доверяться впечатлению, которое он производит, всегда опасно: что захочет, то и внушит тебе коварная свечка.
— Я и не собиралась ловить вас, мой господин, — тихо возразила Ингильвар. — Но если вам самому угодно было попасть в ловушку, то я могу лишь сказать вам: добро пожаловать.
— Ты работаешь здесь, добрая охотница? — спросил Лутвинне.
— Я сижу здесь в засаде, разложив сеть, — ответила она. — Пирожки — это приманка, а сеть сплетена из моих волос.
— Должно быть, непростая это работа! — проговорил Лутвинне. — Долго ли ты трудилась над своей сетью?
— Всю жизнь — и одну секунду сверх того, — отозвалась Ингильвар. — Но эта секунда принадлежала вам, мой господин, и оттого она оказалась тяжелее всей моей предыдущей жизни.
— Ты говоришь очаровательными загадками.
— В таком случае, очаровательно разгадайте их.
— Хорошо, — молвил он. — Одна загадка: кто ты?
— Ингильвар.
— Это имя для принцессы, не для посудомойки.
— Скажите об этом моим родителям, мой господин!
— Я лучше скажу об этом моему старшему повару! — засмеялся Лутвинне. — А впрочем, никому я ничего говорить не стану, ведь я — господин в этом замке, и многие судьбы я держу в моей руке.
— Возьмите и мою, — попросила Ингильвар тихо и улыбнулась так спокойно, как будто они распутывали вдвоем пряжу, из которой потом собирались на зиму вязать носки. — Но загадок здесь несколько…