Марина не глотает, держит кашу за щекой, как обезьяна, стучит ногами по подоконнику. Подношу третью ложку…
– У-у-у-м-м… – вертит она головой.
– Что ты мяукаешь, как кошка? Раскрывай рот, некогда мне с тобой возиться.
– Я не клошка… У меня не-э-ту хлоста. И улши, видишь, где? А у клошков сверлху…
Пока говорила, каши во рту стало меньше. Ем сам, показываю пример, причмокиваю.
– Ах, как вкусно! Съем всё сам.
– Не воспитывай у ребёнка жадность.
– Я не воспитываю, ешь быстрее!
– Сам ешь, поправляйся. А то кожа да кости.
– А ты почему не хочешь?
– Потому что круглая земля…
– Кто тебя научил так отвечать?
– Сама научилась. В садике воспицацальница Ольга Петровна так говорит.
Забыла про ложку Марина… Я р-раз! – четвёртую. Под нос!
Марина вытаращила глаза, разинула, задыхаясь, рот. Н-на! Сунул и пятую…
– Чхри! – чихнула Марина. – У-у, чуть язык не откусила! – завыла она.
Каша заляпала стекло, подоконник, Маринины ноги, чёрный лакированный стол и мне глаза.
Схватился за глаза, а кружку с кашей – на окно. Бренк! Мимо, наверно, поставил… Ещё два раза по полу перекатилась кружка.
Раскрываю обеими руками левый глаз. Мамочки! Какие стали у меня тапки! Какие ножки у стола! Разлепляю правый – и от увиденного опять зажмуриваюсь. Кружка под телевизором, а на полу дуга из каши.
– Ау, где ты?!
– Иди прямо, прямо… – скомандовала Марина с окна.
Нащупываю её, снимаю с подоконника.
– Ой, что ты меня поставил на кашу?
– Так ты ж смотри! Я не вижу куда… Веди в ванную умываться.
Марина взяла меня за руку.
– Холодно… Тепло… Горячо… Огонь!
Поздно! Левая моя нога стала на кашу, приклеилась.
– Я же говорю – «огонь», а ты ступаешь!
– Ты говори – левой или правой, большой шаг или маленький… А то «горячо», «огонь»! Игру нашла… Это из-за тебя всё!
– Хорошо! Левой!.. Ещё раз левой!.. Опять левой!..
– Три раза левой? – Я зашатался, раскоряченный, как циркуль.
– А я не виновата. Правой некуда – там каша.
– Так что, мне так и стоять? Или подниматься в воздух, лететь?
– Ой, и меня научи летать! – Марина бросила мою руку. – Вот так: мах, мах!
– Человеки – не птицы…
Я шатался так – соломинкой ткни, повалюсь. И вдруг левая нога по-о-е-ехала!
– Держи, пополам раздираюсь!
Я замахал руками, словно хотел сделать Маринино «мах, мах!», и сел на пол, на что-то мягкое и мокрое…
Теперь мне было всё равно. Мы были с Мариной с ног до головы в сладкой, вкусной, питательной каше.
– Слушай, посмотри в кружку… – Голос мой жалостно задрожал. – Нету больше?
Марина постучала кружкой об пол.
– Есть немного…
– Выскреби, дай мне.
Марина начала выскребать и с большой охотой кормить меня из ложечки.
Кормила и приговаривала:
– Не спи за столом! Не мотай головой, ты не лошадь!.. Не чавкай – ты не свинья! Поставлю в угол!
В это время послышался звонок в дверь. Марина бросила мне на колени кружку и необлизанную ложку, побежала открывать.
– Мамочка, я тут Женьку покормила! А сейчас поведу умою!
Что было потом, когда мама увидела, какие мы и что делается в квартире, я рассказывать не стану. Представьте сами.
Что ни придумаете – всё будет правда.
МЫ ИДЕМ В РАЗВЕДКУ
Дождь лил весь вечер. Ночью грохотала гроза. Но я не боялся – привык! Вчера, когда возвратилась мама, потом бабушка с собрания, а потом папа, – грома было достаточно. Хорошо ещё, до «молнии», до ремня не дошло.
Когда я вышел утром во двор, Вася и Жора пускали по лужам кораблики. Серёжа держал под мышкой мяч, а Павлуша – своего брата Генку. Не под мышкой, а так – за руку. В субботу малыша забирают из круглосуточного садика, а в остальные дни Генка домой не ходит.
Левон Иванович стоял возле камня-валуна, держал фанерный щиток на длинном колышке и смотрел по сторонам, искал что-то. Фанера с палкой смахивали на лопату, которой зимой чистят снег.
Мы подали дяде Левону четыре камня. Он выбрал один и вбил палку в землю. Достал из кармана трубочку бумаги, развернул и прикнопил к щитку.
Мы так и ахнули!
На бумаге всеми красками сверкал наш будущий сквер. Один только камень-валун и узнали. А за камнем были нарисованы посыпанные жёлтым песком дорожки, вдоль них росли кусты. Были и скамьи, и песочница малышам, и беседка, и клумбы с цветами, и много-много деревьев. Под деревьями закрашено светло-зелёным – трава.
– Ну что, нравится? Пусть все знакомятся с проектом, а вечером будем копать ямки. Завтра, в воскресенье, должны привезти деревья и кусты.
К камню прислонён жёлтый плоский ящик с ремнём и пригнутыми к боку алюминиевыми ножками. Дядя Левон повесил ящик на плечо, поднял руку. Мы сразу вспомнили о нашей клятве и тоже поподнимали руки.
– Ну, «артековцы», кто со мной на Неман, в разведку?
На Неман захотели идти все. Мы за ним даже на край света пошли бы. Уж очень Левон Иванович нам нравился.
– Это у вас в ящике куклы? – догадался я.
– Нет. Краски, кисти, бумага. Этюдник это. Попробую на берегу написать этюд.
Никто не понял, как это «писать этюд». Жора спросил:
– А разве вы художник?
– Молодой человек, я – артист. А это – просто так. Учусь…
– А разве старики учатся? – удивился Серёжа.
– Гм, гм… Разве я такой уж старый, что и учиться нельзя? Человек должен всю жизнь учиться – то одному, то другому.
Пока мы так разговаривали, вышли со двора на улицу. А наша улица Мира интересная – не улица, а только половинка её: нет второго ряда домов! Все дома на улице стоят в один ряд и смотрят на нижние улицы и на Неман. С четвёртого, нашего, этажа даже воду можно увидеть.
Там, где должен быть второй ряд домов, обрыв. Внизу, под обрывом, огороды и улица с одноэтажными деревянными домами, за той улицей, на этаж ниже, ещё одна такая же улица и только потом Неман. Если положить доски с нашей улицы на крыши домов первой нижней улицы, будет ровно-ровнёхонько.
Мы немного постояли, посмотрели с улицы вниз и во все стороны. Дядя Левон сказал, что когда-то Неман плескался у наших ног, прямо под обрывом. Все эти домики с садами внизу, и пристань за ними, и деревообрабатывающий комбинат левее, напротив школы, стоят на дне былого Немана. Вот это была река! Километр в ширину, не меньше.
Наша улица одним концом поднимается в гору, к школе, второй конец тоже поднимается и упирается в старый город. Оба конца на горках, а возле нашего дома низина, и вся дождевая вода мчится сюда. Песка за ночь нанесло, щепок, мусора – весь асфальт укрыт!
Дядя Левон смотрел на застывшие струи песка на асфальте, двигал бровями… И вдруг быстро направился через дорогу!
– Ах ты, мать честная!.. Ай-я-яй…
Мы тоже перебежали через асфальт и увидели, что наделала за ночь вода. Поток выломал цементные плиты бордюра, и вода хлынула с асфальта вниз по обрыву. Ров вырыла – с головой можно спрятаться. Чей-то огород внизу до середины занесло песком.
Краешек асфальта навис над рвом, на дне его две цементные плиты валяются…
Левон Иванович обернулся – к какому дому подбирается ров? К нашему! А Вася прыг тем временем на провисший асфальт, а потом еще раз ногами – грох! Мы хлоп-хлоп глазами, а Васи – нет!.. Только что-то загудело и по дну рва покатились обломки асфальта, камни мостовой…
Дядя Левон склонился над рвом:
– Что, испугался, небось? Берись за мою руку!
Но Вася за руку не схватился, а выбежал из конца рва, где края пониже, и вскарабкался по зелёному склону к нам.
– Ух, здорово! – почёсывает спину. А сам белый от страха!
– Не надо, ребята, помогать дождю. Ещё два ливня, и вся наша улица в тартарары провалится. А там и к дому ров подберётся…